Петр Григоренко - В подполье встретишь только крыс

Буковский сравнивает работу этого содружества с работой клеток мозга и пчелиного роя. Я не знаю, что из этих сравнений удачнее, но свидетельствую, что сам неоднократно останавливался пораженный чудом устойчивости нашего неорганизованного добровольного содружества. Но в то время я этой силы еще не видел и не понимал. Я видел Володю, Алика, Лашкову, подозревал наличие у них какой-то организации. Содружества личностей я не видел и не понимал, что присоединиться к нему я могу лишь сам и только своей работой. Я по старой психологии ждал указаний и в душе даже обижался, что была демонстрация, а мне о ней даже не сказали. Поэтому и получилось, что, познакомившись с Володей, Аликом, Юрой… я делом с ними тогда не слился. Это пришло потом, постепенно.

А пока я продолжал посещать Алексея Евграфовича и Писарева, устраивал свои личные дела и почитывал «самиздат».

В личном плане мне, наконец, повезло. Используя свои старые связи среди строителей, Зинаида сумела найти человека, который согласился взять меня на работу – не инженером – инженер выходил за рамки прав нашего знакомого – мастером. Но это для меня было величайшим благом. На овощной базе, где я работал, погрузочные работы велись в подвале при дверях (раскрытых) со всех сторон. Подвальная сырость и сквозняки свалили меня в жестоком радикулите. Несколько раз возвращался с больничного и снова сваливался. В конце концов врачи настойчиво порекомендовали покинуть эту работу во избежание полной инвалидности. Должность мастера буквально спасла меня. Шла весна (конец апреля), и в подвале было тяжко. Выбраться на свет Божий было счастьем. Работа на свежем воздухе, по сути за городом (в районе университета) благоприятно отразилась на моем здоровье. Да и надоела бездумная работа. Поэтому я заработал с увлечением.

В «Самиздате» в это время появились два «события». Событие – термин, введенный в обращение среди правозащитников Аликом Гинзбургом. Он говорил: «есть самиздат или другое правозащитное действие – и есть событие». Мне он говорил, уже когда мы встретились после отсидки: «Из всего, что вы сделали, событий только пять: статья о начальном периоде войны, выступление перед крымскими татарами в день 72-летня А. Костерина, похороны А. Костерина, участие в создании Хельсинкских групп и предисловие к книге М. Руденко „Экономические монологи“». Если это так, я рад, хотя получается, что всё, кроме этих работ, т. е. основная масса всего написанного и сделанного мною, ушла в забвение. Сам Алик работал куда более производительно. Все сделанное им – события: «Письмо писателей, ученых и старых большевиков» по поводу ст. 190-1 и 190-3 УК РСФСР, «Белая книга» – о процессе Даниэля и Синявского, участие в создании и работе московской Хельсинкской группы, организация работы и руководство деятельностью фонда Солженицына.

Забегая вперед, скажу, однако, что значение человека в правозащитном движении не определяется и этим. Содружество правозащитников – действительное чудо. Не знаю, кто в каком состоянии приходит в правозащиту, но проходит незначительное время и обнаруживаешь новую интересную самобытную личность. И какие бы потери ни наносили власти нашему движению, я не видел, чтобы выполнение какого-либо дела прекращалось. Наоборот, из года в год открываются все новые направления правозащитных действий. А ведь никто никого на «освободившиеся» или вновь «открывшиеся» «вакансии» не назначал, никто «кадры» не подбирал. Всегда находился тот, кто брал на себя соответственную обязанность – тихо и незаметно. Так было, например, с «Хроникой текущих событий». Сколько выбыло людей, стоявших у колыбели этого бессмертного издания: Наталья Горбаневская, Илья Габай, Анатолий Якобсон… они выбывали, а «Хроника» продолжала жить.

Иностранные корреспонденты много раз хоронили нас в связи с арестами известных им или, как они называют, видных диссидентов. Потом с удивлением убеждались, что все идет по-прежнему. Мы и сами иногда не понимали, как дело сохранялось. А оно не только сохранялось… развивалось. Людей прибывало всегда больше, чем убывало. По принципу расширенного, так сказать, воспроизводства. И никто из вновь прибывших не хотел быть без дела. Будучи же предоставлены самим себе, они проявляли широкую инициативу и находили оригинальное развитие ранее начатого или совершенно неожиданное направление. Так произошло и со мной.

В. Буковский – старый участник движения был занят по горло. Познакомившись со мною, он свел меня с наиболее подходящим человеком и, подбросив нам идею клуба политзаключенных, удалился. Идея мне не подошла, но я продолжал расширять круг связей и присматривался к своим новым друзьям. Алик Гинзбург отдал довольно много времени на беседы со мною, за что я ему до сих пор признателен. Однако каких-либо указаний и советов – что делать – не получил я и от него. Юра Галансков был так занят, что совсем тогда не мог уделить мне время. А после уже не стало возможности. И я продолжал ходить на вечерние беседы к Алексею Евграфовичу Произошли и новые события. Из мордовских лагерей прибыли двое заключенных: Юра Гримм и Анатолий Марченко. Последний ворвался в московский самиздат даже не событием, а чем-то еще большим – ЯВЛЕНИЕМ. Его книга «Мои показания» – прекрасная в литературном отношении, открывала совершенно неожиданный новый мир.

К этому времени уже прошли и через «самиздат» и в подцензурной печати большое количество книг о сталинских лагерях. Но об ужасах, творившихся там, говорилось в этих книгах только в прошедшем времени. Создавалось впечатление – так было, но теперь все совершенно по-иному. Книги эти читались как роман со счастливым исходом. И вот в эту спокойную благодушную среду врывается мужественный решительный голос: «Проснитесь. Успокаиваться рано. Посмотрите, что делается в современных лагерях, в чем-то лучших, а в чем-то еще худших, чем сталинские».

Повествование начинается с рассказа о расстреле трех беглецов. Люди окружены, сдаются: с поднятыми руками подходят к солдатам погони. И когда они останавливаются, чуть ли не касаясь дул автоматов, их расстреливают в упор. И так шаг за шагом, картину за картиной, прекрасным литературным языком Марченко рисует жуть бесчеловечья. Сталинщина никуда не ушла, она продолжает жить и… совершенствуется – таков бесспорный вывод, вытекающий из книги. Можно было не сомневаться – даром ему эта книга не пройдет. Судить, конечно, будут не за книгу. Не станут рисковать. Ибо как опровергнешь бесспорные факты. Но наша система лицемерия найдет за что осудить. И кара не заставила долго ждать. Не прошло и года, как с Марченко рассчитались.

Юра Гримм никакого «события» с собой не принес. Для меня он сам явился «событием». Во-первых, он пронес в своей памяти сквозь три года лагерей мой адрес и, выйдя на свободу, пришел знакомиться с моей семьей, поблагодарить Зинаиду Михайловну за передачи в институт Сербского, которые она посылала в расчете и на моих товарищей по несчастью, и осведомиться о моей судьбе. Он не рассчитывал встретить меня на свободе. Наоборот, был уверен, что меня упаковали прочно и надолго. Сам он получил «всего» три года. А так как его листовки были антихрущевского содержания, то его «преступление» после снятия Хрущева стало считаться не очень серьезным, и ему предложили писать на помилование. «Помилован» он был за три месяца до конца срока. Милость как будто невеликая, в действительности, дорого стоила.