Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Мои подруги из зажиточных семей, которым родители предоставили возможность продолжить учебу, оставили комсомол. У одной из них, Хаси, были сомнения в правильности пути. Она приходила ко мне беседовать о тревожащих ее сомнениях. Она была серьезной и грустной девочкой, одетой всегда аккуратно и красиво. Она росла с мачехой. Отец ее, опытный бухгалтер, имел возможность дать дочери образование. В подполье остались из нашего класса Яэль «большая», Яэль «маленькая», Симха, Геня и я. Геня, которая неважно училась в школе, устроилась в мастерскую по пошиву ватных одеял. Мы встречались ежедневно, и не только по делам организации. Мы ходили вместе менять книги в библиотеку, любили просто так прохаживаться по улицам Тель-Авива, особенно зимой после дождя, когда солнце светит и зелень, омытая дождем, свежа. Весь Тель-Авив был пронизан запахами цветущих цитрусовых плантаций. Вечером, когда мама возвращалась домой, я передавала ей на руки маленького Якова и выскакивала на улицу к подругам.

У нас была масса тем для обсуждения. Я любила беседовать с Яэль «большой», которая жила недалеко от нас на улице Левински, но не в бараке в песках, а в двухэтажном небольшом доме на съемной квартире, где были водопровод и канализация. Вечерами мы сидели в ее подъезде допоздна. О чем мы беседовали тогда, я не помню. Она была старше меня на три года. Обе мы много читали и вдумчиво подходили к жизни. Нашим беседам никогда не было конца. Нам вместе было интересно и увлекательно.

В нашей подпольной организации проходили занятия по ячейкам за городом или на пустынной горе у берега моря. Доклады проводились на идише. Лозунг еврейского населения: «Еврей, говори на иврите!» игнорировался, так как коммунисты считали, что язык народа – идиш. Среди руководителей коммунистической партии был Эфраим Лещинский родом из Петрограда. Его родным языком был русский, но он выучил идиш и свои доклады произносил с сильным русским акцентом. Это был высокий, стройный, красивый мужчина, погибший потом в сталинском ГУЛАГе. Партия послала его учиться в Москву, где он впоследствии был репрессирован. Собрания часто заканчивались поздно ночью. Тогда вся компания моих подруг приходила ночевать к нам, так как они боялись своих строгих родителей. Мы укладывались спать на полу в большой комнате. Однажды рано утром я увидела маму, нагнувшуюся над нами, чтобы посмотреть, кто со мной спит. Я услышала ее слова, сказанные папе: «Слава богу! Они вернулись целыми и невредимыми».

С переходом в подполье началось мое «хождение по мукам». Начались аресты. В первый раз нас арестовали во время собрания нашей ячейки. Это собрание проводила представительница партии. Звали ее Пнина «красная» из-за ее рыжих волос. Она до сегодняшнего дня является членом партии. Она бывала в санатории в СССР, когда мы жили там. Как-то раз мы с Михаилом навестили ее из чистого любопытства. Интересно было побеседовать с человеком, который остался в партии и ездил отдыхать в советский санаторий, когда ее товарищи по подполью находились в сталинских тюрьмах и лагерях, а некоторые, такие, как Соня Регинская и Яша Розинер, были замучены до смерти во время следствия. Весь ее разговор с нами состоял в том, что она охаивала жизнь в Израиле. О себе она рассказывала, что по-прежнему работает домоработницей у богатых. Но в тот злосчастный вечер, когда нас, девочек, арестовали вместе с этой женщиной, она для нас была большим авторитетом.

В Яффскую тюрьму привезли нас уже поздней ночью после тщательного обыска в комнате, где проходило собрание. В тюрьме надзиратель после внесения наших имен и других данных в тюремную книгу снял у нас отпечатки пальцев. Вошла надзирательница Сежана. Это была армянка, одетая в английскую военную форму (юбку и гимнастерку), с суровым выражением лица. Лицо у нее было смуглое, волосы черные, как уголь. Она забрала нас в женское отделение тюрьмы. Это был темный подвал без окон с маленьким двориком, окруженным широкой каменной стеной. В углу двора стояла кабина из жести. В ней ведро. Это был туалет. Каждое утро в сопровождении охранника приходил арестант, убирал ведро и ставил другое. Через пару дней нас выпустили, так как при обыске не нашли никакого материала, компрометирующего нас.

Но какой срам это был для моих родителей! Арестовали их 16-летнюю дочь за принадлежность к врагам еврейского населения страны, к «мопсам». Мама как-то спросила меня: «Почему тебе не вступить в сионистскую молодежную организацию?» А я ответила ей: «Интересно, что бы ты, мама, сказала, если бы мы находились в России и меня арестовали за принадлежность к сионистам?»

При втором аресте мы просидели подольше. Тогда были с нами в тюрьме две женщины. Одна – немолодая проститутка, а вторая психически больная женщина. Когда проститутка, бывало, сердилась по какому-нибудь поводу, она кричала и делала неприличные движения. Но, заметив нас, прижавшихся к стене, остолбеневших от отвращения, она успокаивалась и просила извинения. Вторая женщина с Кавказа сошла с ума, когда родители оторвали ее от любимого и забрали с собой в Палестину. Об этом рассказывал нам ее отец, единственный человек, навещавший ее. Она сидела все время во дворе, тихая, с опущенной головой, покрытой черным платком. Душевно больных помещали тогда в тюрьмы, так как не было психиатрических больниц. Эта женщина тогда еще не была буйной. Позже, когда я сидела в женской тюрьме в Бет-Лехеме, привезли к нам ее в буйном состоянии и посадили в камере с широкой, во всю стену решеткой и кованой дверью. Она царапала себя до крови и по ночам издавала страшные, леденящие душу крики.

Несмотря на то что за все три ареста я провела в тюрьме общей сложностью меньше шести месяцев, некоторые образы запечатлелись в моей памяти до сегодняшнего дня. Сидела с нами в Яффо арабка, молодая женщина. Она сидела за измену мужу. Я не знаю, по какому закону ее арестовали. Ее возлюбленный приносил ей большую питу с целой, очищенной луковицей. Одет он был, как рабочий. Больше к ней никто не приходил. Находясь в тюрьме с арабками, я постепенно начала понимать арабский язык.

Во второй раз я встретилась с этой женщиной, когда арестовали группу проституток из-за скандала в публичном доме: она была среди них. Их толстая «мадам» была с ними. Но это уже было спустя некоторое время, при моем третьем аресте, когда меня привезли из Бет-Лехема в Яффскую тюрьму для высылки. Об этой арабской женщине я написала рассказ в стенгазету пединститута в Москве под заголовком «Лайла». Тогда я помнила до мельчайших подробностей историю падения этой женщины. Когда проститутки узнали, что мы арестованы за коммунистическую деятельность, то отнеслись к нам с уважением.