Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Случилось и мне однажды выступить на таком собрании. На сцену был вызван один из мастеров нашего цеха. Он был молчаливым, очень серьезным и всегда печальным деревенским человеком лет сорока. Вдруг обнаружилось, что он скрыл свое происхождение: его родители – кулаки, выселенные со своей земли. И вот он стоит на сцене, перед комиссией и рабочей публикой, и объясняет, что с детских лет работал в деревне и в городе работал подмастерьем, и собственными силами достиг специальности мастера. Он рассказывает, что его родители действительно были зажиточными крестьянами, но это произошло потому, что семья была большая, и все работали в хозяйстве, а не за счет эксплуатации наемных рабочих. И вот уже поступило предложение исключить его из партии. Тут я пересилила свою застенчивость, попросила слово и выступила в его защиту. Я заявила, что он говорит правду, и я верю всему, что он рассказал. Он работал с детства в качестве наемного рабочего и не ответственен за своих родителей. Мы в своем цехе не видели ничего плохого в его поведении. Он никогда не приходит на работу пьяным, не слышали никогда, чтобы он ругался; он предан работе, не считается со временем. Он приходит на работу рано и уходит, только когда убедится, что все в порядке.

Мои слова повлияли. Комиссия вернула ему партийный билет, только записала выговор за то, что он скрыл свое происхождение. Назавтра, когда собрались, чтобы слушать продолжение «чистки», села возле меня молодая женщина, по виду – типичная еврейка, и говорит, что она – член партии и сегодня вечером ее вызовут на комиссию. Она просила меня выступить и сказать о ней несколько хороших слов. Я не знала эту женщину, не знала ее имени, она не работала в нашем отделении. Я ей ответила, что я ее вообще не знаю. Она мне говорит: «Это не важно, что ты меня не знаешь, ты выступаешь красиво». Я ей объяснила, что только высказала свое мнение о человеке, которого я знаю по работе, а о ней мне нечего сказать. Я удивилась, что означает эта просьба? По своей наивности я не поняла, что она обращается ко мне, как к еврейке.

Общественная работа в цехе была в основном формальностью. Каждый работал по мере своих возможностей и привычек. Некоторых из прилежных рабочих объявляли победителями в социалистическом соревновании, которого, в сущности, не существовало вообще. Называли их ударниками, отличившимися в поднятии производительности. Через несколько лет их стали называть стахановцами по имени шахтера, отличившегося на донбасской шахте. Его именем стали называть всех передовиков в стране. Их ставили в пример, писали о них в газетах и прокламациях. Они получали всякого рода премии и поблажки, например двухнедельные путевки в дом отдыха или месяц в санатории в Крыму и на Кавказе. Пребывание там было для них бесплатным, и там хорошо кормили, в особенности мясом и мясными изделиями. Поскольку экономическое положение большинства было плохим, пребывание там становилось настоящим праздником. Кроме отличного питания, хороших жилищных условий и великолепной обстановки (это были в основном поместья дворян, наследие царских времен), там работали квалифицированные инструкторы, проводившие с отдыхающими большую часть времени. Они устраивали экскурсии по окрестностям, вечера пения и танцев. Я два раза была в доме отдыха. Первый раз получила путевку от завода, второй – от педагогического института, когда была студенткой. В санатории направлялись больные рабочие, страдающие хроническими заболеваниями. Чтобы получить направление, требовалось множество справок от врачей и больниц, и люди долго ждали очереди, чтобы попасть в нужный санаторий.

Я тоже стояла в очередях по меньшей мере раз в месяц, чтобы получить норму мяса по карточкам и принести ее Сале и Мустафе. Я чувствовала себя обязанной им, поскольку жила у них около года после возвращения Симхи в Палестину. Получить в те времена койку в заводском общежитии было нелегко. Только с помощью комитета МОПРа я получила через несколько месяцев место в комнате, где жили шесть девушек. У каждой была кровать с маленькой тумбочкой подле нее. Кровати стояли вдоль стен, а центр комнаты занимал большой стол со стульями. Одна из этих девушек – Анна Косарева, была старше меня на несколько лет. Я ее хорошо помню: мы работали в одном отделении, и она была одной из знакомых Марины. Она носила мужские рубашки и мужские ботинки и делала себе мужскую стрижку. Марина рассказала мне, что подруга, которая ходит к Анне в общежитие, живет с ней, как жена с мужем. Анна была лесбиянкой. Тогда я еще понятия не имела об этом явлении. Однажды я проснулась ночью от зубной боли – это случилось первый раз в моей жизни. Боль была нестерпимой, я стонала и кричала. Анна Косарева встала с постели, зажгла сигарету, закурила и посыпала мне пепел в дырку зуба. Я сразу почувствовала облегчение, а она продолжала прикладывать мне пепел до тех пор, пока боль не прошла полностью.

Это был единственный раз в жизни, когда я вылечилась от зубной боли таким народным средством. Утром я пошла к зубному врачу, и он поставил мне первую пломбу.

В нашей комнате была еще одна девушка, Нина. Она выделялась особой красотой и агрессивным характером. Крепкая, среднего роста сибирячка с монгольскими чертами лица и ярко-белой, как фарфор, кожей, она была «диктатором». Я знала об этом только понаслышке, потому что работала и училась, не занималась приготовлением пищи и возвращалась в общежитие только ночью. Она вела себя хорошо только по отношению ко мне и Анне, поскольку мы были городскими и самостоятельными, – порывы злости случались, когда нас не было дома. Однажды я вернулась домой после ее нападения на самую молоденькую и слабенькую среди девчат. Была напряженная атмосфера, и Нина вышла из комнаты. Тогда Анна рассказала мне, что, если бы она не вернулась домой вовремя, молодая девушка была бы ранена или убита, потому что Нина напала на нее с ножом. Когда Нина вернулась в комнату, я заявила, что ее командованию в этой комнате пришле конец, и завтра, в обед, я пойду к секретарю парткома цеха и расскажу о ее поведении. Она, конечно, не поверила, что кто-то осмелится «донести» на нее. Она была членом компартии, отличным работником, и с ней считались в цехе.

На следующий день я разговаривала с секретарем партии. Он был удивлен и сказал, что знает о сильном характере Нины, но не ожидал от нее такого дикого поведения. Он просил передать девушкам, чтобы они не боялись, поскольку общежитие – это дом для каждой из них и всех вместе, и такие случаи не повторятся. Он сказал, что Нина – девушка понятливая, и предложил не отбирать у нее билет, если она больше не будет бушевать. По его словам, партия не оставит в своих рядах человека, позорящего ее своим поведением. Если она хочет быть членом партии, она должна служить примером; и только тот факт, что она – отличница в работе, ей не поможет.