Хью Броган - Джон Кеннеди

Вопрос об этом был далеко не праздным. Если бы Советы применили тактические ракеты, чтобы предотвратить вторжение армии США, то Кеннеди, скорее всего, дал бы санкцию на ядерную контратаку — возможно, чтобы вызвать стратегические изменения, и мир подошел бы к краю гибели. То, что Хрущев должен был поступить таким образом, полностью противоречило принятой советской практике и до сих пор кажется невероятным; размышление над этим фактом сегодня помешает нам понять чувство огромного недоверия, с каким Кеннеди реагировал на первые новости о ракетах. Он никогда не представлял, что Хрущев мог быть столь безрассуден и лишен здравого смысла, что объясняло его собственную медлительность (и его советников) в восприятии приближающейся угрозы [217] Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 420, 448. Результаты предупреждения, сделанного Кеннеди в сентябре, были неутешительны, так как было уже достаточно поздно, чтобы можно было что-то сделать (ракеты уже были размещены), и только ограничили его свободу действий. Это произошло из-за непредусмотрительности. В сентябре политическая ситуация в Америке, казалось, требовала устойчивого общественного противодействия всему, чего, как были уверены Кеннеди, Банди и остальные, не могло произойти. Они ошибались, но чьей это было ошибкой? .

Экс-комм пришла к выводу, что только реальная возможность немедленного вторжения могла это остановить — Кеннеди предпочитал называть это «карантином», тем самым избежав определенных проблем с международным правом. Введенное жесткое эмбарго в отношении советских военных кораблей на Кубе доказывало, что правительство США действовало верно и, возможно, побудило русских убрать ракеты, что они смогли сделать с минимальной потерей авторитета. Если бы они твердо продолжали придерживаться своей позиции, то вторжение было бы предпринято. Кеннеди принял эту рекомендацию 20 октября, и немедленно началась политическая, дипломатическая, военная и морская подготовка. Столь большая активность не могла быть скрыта от репортеров тех немногих газет, которые поняли, что это означает, но их убедили хранить молчание, воззвав к их патриотизму. Все, что знал американский народ, — это то, что президент неожиданно отошел от дел, связанных с предвыборной кампанией (выборы в конгресс шли полным ходом) из-за простуды и что он обратится к народу по телевидению вечером в понедельник 22 октября. Шел седьмой день кризиса.

Это была самая важная речь в его жизни, хорошо исполненная. Язык был лишен литературных украшений: вопрос был для этого слишком серьезен. Как всегда, Соренсен набросал речь и затем пересмотрел в свете других предложений, но основным редактором был сам Кеннеди, внеся дюжину поправок, некоторые из них — довольно большие (для короткой речи) и существенные [218] См.: Соренсен. Кеннеди, особенно С. 698–700. . Окончательный вариант обладал прямотой, краткостью и касался сути дела, в речи говорилось о серьезной опасности, которая неожиданно возникла, о лжи со стороны Советов, о том, что намеревается делать администрация и как она надеется, что Советы все же передумают. Единственной фальшивой нотой было обращение к «захваченному кубинскому народу», который ввели в заблуждение. В основном обращение было адресовано к народу Соединенных Штатов: «Дорога, которую мы сейчас выбрали, полна опасности, как и другие, но она соответствует нашему характеру, смелости нации и нашим намерениям по всему миру. Цена свободы всегда была высока — но американцы всегда ее платили. Дорога, которую нам никогда не надо избирать, — это подчинение» [219] ПД. ii. С. 809: объявление запрета на доставку наступательного вооружения на Кубу. . Речь сплотила американцев; возможно, это не было неожиданностью, учитывая, как сильно Кеннеди акцентировал внимание на нужных понятиях — «свобода», «подчинение», «мир»; его искренность — «правительство чувствует себя обязанным рассказать вам об этом кризисе во всех деталях» [220] Там же. С. 806: радио- и теледоклад американскому народу. — также произвела впечатление; он также воззвал к жертвенности и самодисциплине. Вера граждан в свою страну и ее институты, включая президентство, все еще была сильна: двадцать один год войны и «холодная война» научили их, чего можно ожидать и как себя вести в подобных экстренных ситуациях. Короче говоря, они успешно вышли из кризиса. Они испытывали некоторое беспокойство, а иногда даже были в панике, но большинство приняло президентский выбор и решило привести русских в замешательство. Возможно, они не могли полностью осознать, насколько опасна была ситуация, но, несомненно, ими руководил патриотизм: Кеннеди предупредил их об опасности, и средства на оборону резко возросли, став самыми большими за все время его президентства. К этому кризису готовились. Но здесь примешивался и другой фактор. Той осенью журналисты и политики возбуждали агитацию по кубинскому вопросу по всей стране, волна чувств народа, отчасти выразившаяся в письмах, посланных в газеты, была сильна, как ни по одному международному вопросу. Ракетный кризис сработал как предохранительный клапан для потока эмоций: Кеннеди наконец действовал. В каком-то смысле это было платой за его беспокойство о Кастро.

Реакция из-за рубежа была более смешанной. Гарольд Макмиллан сразу же высказался: «Сегодня американцы могут понять, как мы здесь, в Англии, жили в течение последних нескольких лет» [221] Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 477. . Британское общественное мнение разделилось (односторонняя агитация достигла своего апогея) и, соединенное с естественным беспокойством, в результате придало скептицизма по отношению к заявлениям американцев. Но британское правительство твердо стояло на своих позициях; более ясно высказалось французское правительство, хотя антиамериканские настроения сильно давали о себе знать: так же поступила и Западная Германия, искусная дипломатия США сплотила Организацию американских штатов, чтобы придать легитимность карантину; Эдлей Стивенсон успешно изобличил Советский Союз перед ООН. Возможно, все это не имело большого значения. Все ложилось под ответственность советского правительства: и по меньшей мере неделю это оставалось нерешенным. В Вашингтоне нервы были натянуты сильно.

Казалось, в Москве они были напряжены еще сильнее. Хрущев, виртуоз ложных ультиматумов, обезумел, увидев, к чему идет дело. Игрок зашел в своем блефе слишком далеко, и теперь его призвали к ответу. Он не осмелился поднимать ставки (это важно, если вспомнить, что в продолжение всего кризиса Соединенные Штаты никогда не грозили использовать ядерное оружие), но вряд ли бы выдержал унижение от пережитого поражения. Казалось, он был искренне изумлен — и в равной мере рассержен и озадачен — действиями Кеннеди. Несомненно, он убедился, наряду с другими ошибками, в том, насколько неправильно было уверовать в свою пропаганду. Но, терзаясь, он не мог избежать выбора, к которому его побуждали Соединенные Штаты. Покуда был велик риск войны и вторжения США на Кубу, что он стремился предотвратить в первую очередь, карантин следовало продолжить; все советские корабли, несущие ядерное оружие, должны были вернуться домой, и в среду 24 октября (на девятый день кризиса) был дан сигнал начать. «Мы предпочли действовать око за око, — сказал Дин Раск, — в то время как другие предпочли закрыть на это глаза» [222] Дин Раск. Как я это видел. Нью-Йорк, Нортон, 1990. С. 237. Раск объясняет, что эта известная фраза пришла из игры, в которую он, бывало, играл в Джоржии: «Мы становились в двух шагах друг от друга и пристально смотрели в глаза. Кто первый моргнет — тот проиграл. В этой игре не так-то просто победить». .