Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой

Я поспешила выпроводить гостью, которая так расстроила сестру. Мне показалось, что, уходя, она улыбнулась, едва заметно, но улыбнулась. Впрочем, состояние мое было таково, что я могла и ошибиться. Страшусь предположить, что то была не оплошность, а намеренное стремление досадить сестре, человеку заслуженному, уважаемому да вдобавок переживающему в настоящее время огромное личное горе. «Вос эс тут ништ а йид цулиб парносе!» [42]– говорил отец, оправдывая кого-то из знакомых. Перефразируя его слова, скажу так: чего только не сделает человек, чтобы досадить ближнему своему. И никого оправдывать не стану, потому что подлости нет оправдания! Чтобы к нему на эту «Джульетту» ходили только по контрамаркам!

Гуляли с сестрой по бульварам. Сколько же всего она знает! Рассказывала мне едва ли не про каждый дом, мимо которого мы проходили – кто его построил, что здесь было раньше, кто здесь живет сейчас. Все время выходило, что те, прежние люди, лучше нынешних. Это не старческое брюзжание, а горькая правда. «Раньше все было лучше – и люди, и масло, – сказала сестра. – Эх, почему мы с тобой не родились лет на пятьдесят раньше? Тогда бы к семнадцатому году мы впали в глубокий маразм и нам все было бы нипочем. Мы могли бы даже поучаствовать в революции». Я выразила сомнение в том, что смогла бы участвовать в революции.

– Ты не забудь, что мы были бы тогда «ку-ку»! – сестра повертела пальцем у виска. – Революционеры все такие, нормальный человек делает жизнь, а не революцию. Мне довелось видеть в Крыму эту суку Землячку. Глаза у нее были такие бешеные, что я цепенела. Не женщина, а Медуза Горгона! Когда я прохожу по улице, названной ее именем, я всегда плюю на асфальт. Хорошо, что я хожу там очень редко, а то все бы говорили: «Какая невоспитанная баба, эта артистка Раневская!», не станешь же объяснять кому попало, что я плюю по идейным соображениям! Ты помнишь галантерейный магазин Залкинда в Киеве на Институтской? Так этот Залкинд и был отцом Землячки! Она, как и я, взяла себе псевдоним! Я еще понимаю, когда голодранцы делают революцию, им все равно, кроме своих оков терять нечего. Но когда революцию делают дети купцов первой гильдии – я сильно удивляюсь!

Самые откровенные разговоры здесь принято вести на улице, вдали от толпы. Считается, что квартиры, особенно те, в которых живут знаменитости, прослушиваются.

После сороковин П.Л. мы уедем в санаторий. Мы нуждаемся в отдыхе и смене обстановки. Я сразу же стала составлять список книг, которые хотела бы взять с собой, но сестра сказала, что в здешних санаториях (во всяком случае, в тех, где бывает она) шикарные библиотеки. Кроме того, там ежевечерне показывают кино, проводятся творческие вечера и пр. «Хоть бы там не было никого знакомых», – вслух мечтает сестра. Сомневаюсь, что такое возможно. Вся московская bohème и весь beau monde – в знакомых у сестры и, частично, уже и у меня. Чтобы не встретить знакомых, нам надо ехать в какой-нибудь санаторий для шахтеров. Удивительно, но шахтеры и нефтяники считаются здесь элитой рабочего класса и очень хорошо зарабатывают. А раньше эти работы считались наихудшими из-за тяжести и низкой оплаты. Что же касается зарплат, то парадоксом всех парадоксов является то, что дипломированный инженер получает гораздо меньше рабочего. Сестра говорит, что таким образом государство наглядно демонстрирует «гегемонство» пролетариата. Только в армии сохраняется логика, там чем выше звание, тем выше жалование.

Много говорят о воздушном параде, который должен состояться 9-го. Ходят слухи, что один или два самолета разбились в ходе репетиций. Ниночка советует уехать на выходные «подальше от Москвы». Сестра ответила на это, что с ее счастьем от беды уехать не получится. Долго вспоминали, есть ли в русском языке выражение, похожее на «Эр зол гандлен мит тахрихим, волт мен ойфгегерт штарбн» [43], но кроме «у него все из рук валится» ничего не вспомнили. Ниночкины опасения кажутся мне преувеличенными. Парад будет далеко от нас, где-то на северо-западе, да и к тому же самолеты в наше время летают повсюду. Наш век – век железных птиц. Nicolas ворчит, что лучше бы «они» вместо самолетов научились бы делать хорошие швейные машинки и радиолы. Nicolas любит классическую музыку, у него неплохая коллекция пластинок.

Глядя на фотографии Хрущева или видя его на экране (что за манера предварять показ любого фильма скучнейшей хроникой?!), неизменно поражаюсь тому, насколько его образ не соответствует общераспространенному представлению о руководителе государства. Невзрачность его идет изнутри и очень гармонично накладывается на внешний облик. Отношение в народе к нему соответствующее. Сравнивать генерала де Голля и Хрущева – это все равно что сравнивать сокола с курицей.

Воздушный парад закончился благополучно. Во всяком случае – для нас. Мы провели весь день дома. Соседи звали в гости, но сестра отказалась – ей нездоровится. Она раскладывала пасьянс, а потом захотела показать мне карточные фокусы, которым ее научили на заре актерства. Руки дрожали, карты то и дело падали на пол, но я все равно восхищалась. Ниночка обещала привести к нам какую-то Сусанну, которая виртуозно гадает на картах и кофейной гуще. Я было загорелась, но сестра ехидно поинтересовалась, не украдет ли у нас чего эта Сусанна, и Ниночка обиделась. К счастью, обижалась она недолго (Ниночка вообще отходчива, иначе бы не смогла бы столько лет дружить с сестрой), но о гадалке больше речи не заходило. А я была бы не прочь узнать свое будущее. Чем меньше его остается, тем больше хочется о нем знать. В Таганроге все гадали у мадам Зорбалы, считалось, что все остальные гадалки – шарлатанки и обманщицы, а мадам Зорбала действительно видит будущее. Я дважды ходила к ней до замужества, но оба раза от дверей поворачивала назад, потому что страх вдруг охватывал меня и не пускал дальше.

«Будь сильной!» – говорил мне отец. Он и сестре это говорил. И братьям, и матери. Я чувствую себя сильной до тех пор, пока рядом со мной есть кто-то, на кого можно опереться. Если сказать точнее, то я слаба. Речь идет не о физической слабости, а о духовной. Мне всегда было трудно настоять на своем, я скорее предпочту уступить, меня снедает желание поладить со всеми. Спокойствие я ставлю выше всего.

– Журналисты – прирожденные сплетники, у них это в крови, но надо же держать себя в рамках! – сердится сестра, вставляя через два слова на третье что-либо непечатное.

Причина – подруга Татьяна (по выражению сестры – «заклятая» подруга) передала лично или через кого-то Любочке Орловой слова сестры, которые передавать не стоило. Любочка обиделась и сделала сестре выговор по телефону. Сестра, разумеется, не осталась в долгу. Татьяне тоже досталась, но она из тех людей, про которых у нас дома говорили: «Ме зол им афиле бренен ун бротн» [44].