Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой

Очередной театральный скандал! Прима застала главного режиссера в гримерной у одной «юной, да ушлой», как выражается сестра, актрисы.

– Подкараулила и ворвалась в самый интересный момент, – смеется сестра. – Разве так можно? Эта шикса еще не успела доиграть на их общей флейте. Она же могла с перепугу укусить или подавилась бы! Произошел безобразный скандал! И где? За кулисами! В святая святых искусства! И что же они кричали друг другу? Ты думаешь что-то вроде: «прости, любимая!» или «будьте вы все прокляты, пойду и наложу на себя руки!». Нет. Они кричали: «я напишу в цэка!» – «я напишу Фурцевой!», «я вас на всю Москву ославлю!». Ты можешь представить, чтобы Пушкин вместо дуэли писал бы кляузу на Дантеса Бенкендорфу? У тебя есть соперница?! Ты ревнуешь?! Так отравись сама или отрави ее, но изволь быть выше всей этой площадности! Ты же Ак-три-са! Служительница муз! Или хотя бы так ублажай своего старого козла, чтобы у него не оставалось бы ни сил, ни желания на других баб! O tempora! O mores! [39]

Могла бы догадаться сразу и не питать никаких надежд! Уже на первой минуте разговора оказалось, что моему собеседнику нужна не я, а моя сестра. Он хочет заполучить ее в свой театр, сестра уже дважды отказывалась, теперь он хочет пойти обходным путем. Я в его представлении являюсь человеком, имеющим влияние на сестру. «Как же, вы же родные сестры!» Плохо же он знает мою сестру! Повлиять на нее? Склонить к переходу? Уговорить? Их дарф дос ви а лох ин коп! [40]Ведь это я потом окажусь виноватой. В новом театре будет то же самое, что и в старом (уж кому-кому, а мне положено разбираться в характере моей сестры), и на мою голову будут постоянно сыпаться упреки и обвинения. Вдобавок у меня сложилось впечатление, что меня сочли дурочкой, расположение которой можно купить за порцию комплиментов и невкусный обед. «Прага» мне не понравилась совершенно. Кормят плохо, обслуживают еще хуже, а сам зал, в котором мы сидели, навевал мысли о Gare de L'Est [41]– так же помпезно, суетливо и неуютно. В знак компенсации за впустую потраченное время я позволила ему расплатиться по счету. Сестре все рассказала. Несмотря на ее подавленное состояние, мой рассказ ее позабавил. Она напомнила мне одну из любимых фраз нашего отца: «Люди улыбаются не вам, а моему капиталу». Немного обидно сознавать, что люди улыбаются не мне, но в то же время радостно, что у меня есть знаменитая сестра. Разве это не повод для гордости и за нее и за всех Фельдманов.

В этот день, только число тогда было другое – 19 мая, мы с Nicolas познакомились. В честь этого радостного для нас обоих события Nicolas подарил мне чудесную резную шкатулочку в стиле barocco . Нашел ее где-то и собственноручно отреставрировал. И как угадал! Орех – мое любимое дерево! Шкатулка настолько хороша, что ее не хочется выпускать из рук. Стану хранить там самые ценные украшения. Милый, милый Nicolas ! Он каждую неделю балует меня дорогими подарками. Я стесняюсь, мне в самом деле неловко. Подарю ему портсигар, оставшийся от моего покойного мужа, утаив его историю. Да и разве в истории дело? Портсигар старинный, ему почти сто лет, ясно же, что у него уже были владельцы. Nicolas должен остаться доволен.

Nicolas понравился мой подарок, но он сказал, что носить с собой такую дорогую вещь не станет. Этот портсигар будет у него «домашним». Так даже лучше. Было бы очень неприятно узнать, что мой подарок вытащили у него из кармана.

Сестра в больнице у Полины Леонтьевны. Попросила меня поздравить с днем рождения Норочку и какую-то Татьяну Ивановну, которую я, по ее мнению, знаю, но сама не припоминаю. Сестра крайне внимательна во всем, что касается поздравлений и соболезнований. Она хорошо понимает, насколько важны все эти знаки внимания. Поздравила обеих. Татьяну Ивановну так и не вспомнила, хотя мы действительно знакомы. Она сказала мне: «Ах, Белла Георгиевна, помню, помню». Норочка, судя по ее тону, была чем-то сильно расстроена, голос ее дрожал, и дрожал совсем не от радости. Приставать с расспросами я постеснялась.

Полина Леонтьевна скончалась. Я подавлена ее смертью, а сестра буквально раздавлена ею. Когда мы остаемся одни, то сидим, обнявшись, и плачем. «Лиля моя, Лиля…» – причитает сестра. И те, кто приходит выразить соболезнование, тоже плачут.

Nicolas – мой спаситель. Если бы не он, то не знаю, что бы со мной было. Его общество, встречи, прогулки помогают прийти в себя. Дома очень грустно. На людях сестра держится молодцом, а наедине со мной сразу же сникает и дает волю чувствам, то есть – слезам. Дважды из-за сердечных приступов пришлось вызывать «Скорую помощь». Ехать в больницу сестра категорически отказывается. Ниночка достала какое-то новейшее снотворное, но оно не помогает.

– Хорошо, что сейчас лето и в театре затишье, – сказала сестра. – Не могу играть, не то чтобы выходить на сцену, даже смотреть на нее не могу! Как только вспомню, благодаря кому… Да разве ж я хоть на мгновение забываю? Разве можно забыть Лилю…

Сестра очень часто утешается рюмочкой. Переживаю за нее. Бывало так, что люди спивались и в нашем с ней возрасте.

Приятно, когда люди входят в положение, привозят на дом зарплату и пытаются развлечь рассказами о каких-то событиях. Но нельзя же забывать о такте! Надо отдавать себе отчет в том, кому и что ты говоришь! Глупенькая восторженная девочка рассказала сестре о том, что главный режиссер (он у них сторонник новизны, как здесь говорят – «новатор») мечтает поставить «Ромео и Джульетту» на новый лад, и поставить оригинально. Пьес о двух влюбленных друг в друга комсомольцах, которые гибнут, предотвращая какую-нибудь катастрофу, здесь хватает, и они уже приелись публике. Однако совсем отказываться от политики нельзя, потому что пьеса без политического подтекста («без идеи», как здесь говорят) не будет иметь шумного успеха и не принесет наград. А режиссер честолюбив, он недавно пришел в театр и хочет показать себя, выделиться. Идут активные поиски подходящей пьесы, подходящей идеи. Сестра, узнав об этом, расстроилась:

– Я все понимаю, – утирая слезы, говорила она. – Ромео, Джульетта, молодежь… Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет. Ох, недаром эти слова впервые прозвучали в Гришином цирке. Это все цирк, иллюзия, обман… Нет никакого почета. Зачем мне звание народной актрисы, если у меня не будет ролей? Народная актриса без ролей, это все равно что жопа без дырки! Одна видимость и никакой пользы. Главный режиссер в первую очередь должен думать о том, чтобы все амплуа в его труппе были задействованы, иначе он не режиссер… Если он останется с одними девчонками, то это уже будет не труппа, а что-то другое. Что он тогда сможет ставить? «Ромео и Джульетту» да «Студента третьего курса», где сам сыграет и профессора, и председателя колхоза? Ноги моей больше не будет в этом театре, даже после смерти! Белла, слушай мою последнюю волю – после моей смерти никаких панихид в театре!