Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

Десятый павильон охранялся самым тщательным образом, вдобавок он был расположен внутри крепости, обнесенной стенами и кишащей солдатами. Но это не обескураживало Домбровского, который мечтал вырваться на свободу. По свидетельству жены, он разработал и подготовил два варианта побега. Оба они относятся к весне 1863 года.

Первый план, судя по воспоминаниям Домбровской, заключался в следующем. В ночное время, погасив свечу, Домбровский собирался вызвать караульных, убить сначала того, который в таких случаях входил в камеру, затем второго, остающегося для охраны незапертой двери. Одновременно через подпиленные двери выбегали предупрежденные заранее заключенные из числа наиболее надежных; все вместе они должны были атаковать внутреннюю охрану (четырех жандармов), затем освободить остальных арестантов, вырваться из Десятого павильона, перебраться через стену крепости, переплыть Вислу и скрыться через восточное предместье Варшавы — Прагу. Для осуществления этого плана Пелагия Домбровская сумела передать жениху револьвер с патронами (их много позже во время ремонта нашли замурованными в бывшей камере Домбровского) и несколько пилок, которыми надо было заранее подпилить запоры на дверях и решетки. Побег был назначен на первый день пасхи в расчете на то, что праздничное настроение и весьма возможные возлияния притупят бдительность охранников. Но какие-то сведения о готовящемся побеге дошли до Жучковского, охрану сменили, посты усилили, и от плана пришлось отказаться.

Тяготы тюремной жизни, длительное нервное напряжение, плохие вести о ходе восстания расстроили здоровье Домбровского. Невесте удалось добиться, чтобы его перевели в тюремное отделение крепостного госпиталя. Здесь-то и возник новый план побега. Бежать предполагалось в тюремной карете, подпоив предварительно караульных чаем с ромом и опием. Напарником Домбровского, по свидетельству его жены, должен был быть еще один заключенный — Миколай Эпштейн. Его неосторожность сорвала замысел: ненужной болтовней он вызвал подозрения, и то ли буквально в назначенный день, то ли накануне Домбровского и Эпштейна досрочно вернули в их камеры.

Десятый павильон был, как уже отмечалось, следственной тюрьмой. Естественно, что следственная комиссия все это время делала свое дело. Домбровский вел себя на допросах очень умно и твердо, не делая сколько-нибудь существенных признаний и умело парируя те обвиняющие его сведения, которые поступали в комиссию. А сведения эти накапливались. Особенно опасными для Домбровского могли быть показания Коссовского, Миладовского, Варавского, Васьковского: их признания позволили бы следствию вскрыть действительную роль Домбровского в петербургском подполье. Опасаясь, что комиссия узнает и о подлинных масштабах его деятельности в Варшаве, Домбровский настаивал на ускорении окончательного решения по его делу.

Но прежде чем состоялось это решение, произошло одно событие, вообще-то не такое уж исключительное, но для истории Десятого павильона Варшавской цитадели совершенно необычное, пожалуй, единственное в своем роде. Речь идет о свадьбе арестанта Домбровского с его находившейся на свободе нареченной Пелагией Згличинской. Она состоялась 24 марта (5 апреля) 1864 года в том самом помещении, где «трудилась в ноте лица» следственная комиссия, где судили таких преступников, которых предпочитали не вывозить лишний раз за пределы Десятого павильона. Это была сравнительно большая прямоугольная комната — самое просторное и опрятное помещение в тюремном здании. В дальнем конце комнаты под огромным портретом царя и двуглавым орлом стоял длинный и широкий стол, накрытый зеленым сукном, за ним — несколько стульев: один, с высокой спинкой, — для председателя и несколько нормальной высоты — для членов комиссии. В стороне находился еще небольшой столик со стулом для аудитора (то есть секретаря комиссии) и с принесенным из камеры плохо обструганным табуретом для заключенного. Вероятно, во время свадьбы все оставалось на своих местах, потому что другой мебели взять было негде, да и едва ли это разрешили бы; может быть, лишь несколько тюремных табуретов были принесены дополнительно на всякий случай.

Пелагия Домбровская подробно описала в своих воспоминаниях не только хлопоты о разрешении венчаться, но и само венчанье. Обряд начался в три часа дня. «Ярослав, — вспоминает Домбровская, — в полной форме […], с кавказскими орденами выглядел восхитительно. Моя одежда складывалась из очень скромного белого платья и вуали, как полагается невесте в таких необыкновенных обстоятельствах». Посаженым отцом у невесты был ее дядя Лоходович, посаженой матерью — тетя Лоходовичева из Петровских. Со стороны невесты и со стороны жениха были дружки. Присутствовали гости — друзья и знакомые венчающихся, всего человек двадцать. Через два часа после свадебного обряда караульным было приказано отвести «молодого» в его «номер», а «молодую» под конвоем препроводили ко входу в тюрьму, откуда она поехала домой. «Многие офицеры, друзья моего мужа — поляки и русские, — рассказывает Домбровская, — ожидали вдоль дороги в Десятый павильон, чтобы хоть издали поприветствовать меня поклоном». С дозволения начальства и за счет венчающихся в арестантские камеры были доставлены вино и закуски; оттуда допоздна слышались в тот день тосты и пение.

«Заботливость» властей простиралась так далеко, что вскоре после свадьбы они решили соединить новобрачных под одной крышей. Этого можно было достичь, освободив Ярослава. Но полиция применила иной вариант: Пелагия была арестована и ее тоже поместили в Десятый павильон. «Мое дело, — вспоминает Домбровская, — было очень мелкое, и его тянули только для того, чтобы повлиять на Ярослава». Когда Домбровскую приговорили к ссылке, ей удалось добиться, чтобы местом ссылки была назначена Нижегородская губерния, где в Ардатове уже находились сосланные раньше сестры Петровские. 1(13) июля 1864 года Домбровский писал туда Игнаций Петровской: «О себе что же вам написать? Ничего нового, тихо и тоскливо, как всегда в тюрьме; вспоминаю прошлое, строю воздушные замки относительно будущего, наконец, читаю и читаю. Здоровье мое сейчас в наилучшем состоянии. В момент ареста Пелагии и потом чувствовал себя очень скверно, но когда все кончилось, когда воля снова овладела чувством, здоровье мое значительно поправилось […]. Это настоящее чудо, потому что именно сегодня кончилось двадцать три месяца моего заключения».

Письма, которые Домбровский писал из тюрьмы в Ардатов своей жене и ее теткам, попали позднее в руки полиции и потому дошли до нас. Это очень трогательные и интересные документы эпохи, свидетельствующие не только о высоких духовных качествах их автора, но и о том, что его представления о семейной жизни были такими же, как у других революционеров-шестидесятников. Когда читаешь эти письма, написанные по-польски и, к сожалению, еще не переведенные на русский язык, невольно вспоминаются герои Созданных в тюрьме романов Чернышевского.