Елена Морозова - Мария Антуанетта

«Королева, самая милая и любезная из всех, кого я только знаю, настолько ко мне добра, что нередко спрашивает обо мне; она спросила Кройца, почему я не прихожу на воскресную игру, и, узнав, что однажды я приходил, но игры не было, даже сделала попытку извиниться», — писал Ферзен отцу. Каждый раз, когда он принимал приглашение королевы, она непременно находила предлог заговорить с ним, что тотчас отметили в окружении ее величества. Мария Антуанетта жаловала своим вниманием далеко не всех приглашенных. «Ее доброта вызвала ревность молодых придворных, которые не могут понять, почему к иностранцу относятся лучше, чем к ним», — отмечал Ферзен. Когда осенью после непродолжительной отлучки он вернулся в Версаль, его встретили еще более приветливо, о чем он и написал отцу: «Королева по-прежнему обращается со мной очень любезно, я часто прихожу к ней на игру, и каждый раз она говорит со мной исключительно учтиво. Когда ей рассказали о моем военном обмундировании, она изъявила желание увидеть меня в нем и во вторник пригласила не ко двору, как обычно, а к себе лично; это самая любезная государыня из всех, кого я знаю». Яркая шведская военная форма: голубой мундир, белый жилет, облегающие замшевые штаны-кюлоты, шелковые чулки, венгерские башмаки, позолоченный пояс, шпага со сверкающим эфесом и черный кивер, гордо украшенный султаном из белых и желтых перьев, произвели впечатление, заставив весь Версаль говорить о ее обладателе. Какие чувства при этом испытывала королева? По словам графини де Буань, «королева любезничала с ним, как с любым другим иностранцем, ибо они были нынче в моде». С одной стороны, в это время королева была на восьмом месяце беременности, и есть основания полагать, что мысли ее занимал будущий ребенок. С другой стороны, в ожидании материнства она стала еще прекраснее, и, пока ребенок не появился на свет, сердце ее снедала пустота. Все шаги, направленные на сближение с Ферзеном — приглашения, ни к чему не обязывающие беседы, — исходили от Марии Антуанетты. Когда же королева оправилась после родов, Ферзена стали видеть в ее обществе еще чаще. Близкие друзья королевы (иначе говоря, окружение Полиньяк) сначала встревожились, но, поразмыслив, пришли к выводу, что иностранный возлюбленный обойдется ей значительно дешевле, да и опасностей меньше, а посему их положению эта «дальняя любовь» нисколько не угрожает. Тем более что, судя по многочисленной челяди, особняку на улице Матиньон, приобретенному за 150 тысяч ливров, и шести верховым лошадям, о которых пишет Альмера, сей иностранец оказался отнюдь не бедным.

Сразу ли сразила стрела Амура красавца-шведа? Ферзен не таясь писал отцу о любезностях, которые оказывала ему королева. Без сомнения, ему это было приятно, особенно потому, что королева считалась первой красавицей двора [12] Говорят, когда граф д'Артуа попросил посла Марокко назвать самую прекрасную женщину при французском дворе, исключая королеву, посол ответил: «Исключение ответ дать не позволяет». . Знал ли он о причине столь пристального внимания к своей особе, находили ли в душе его отклик чувства королевы? Почему, когда чувствительность в духе Руссо была в моде, он ни разу не выдал своих эмоций? Потому что, как спустя несколько лет напишет графиня де Сен-При, он привык крайне скупо отвечать на чувства, которые сумел внушить? «Я всегда буду вам писать, вы единственный мой друг, мое счастье состоит в том, чтобы видеть вас. Но я более не позволю вам читать в моем сердце, ибо в нем заключена единственная тайна, которую я вам не раскрою; нет, повторяю я, это невозможно; иных же тайн от вас у меня не будет», — поверяла ему свое сердце графиня де Сен-При. Принимая поклонение дам, Ферзен никогда не стремился афишировать свой донжуанский список. Как впоследствии напишет будущий министр Королевского дома и друг Ферзена граф де Сен-При (чья жена, подтверждая молву о неотразимости шведа, влюбилась в него без памяти), «…всегда стремившаяся к блеску и роскоши, королева, по словам многих очевидцев, была сражена красотой шведского графа Ферзена <���…> он полностью завладел сердцем королевы. В самом деле, не заметить его было невозможно. Высокий, стройный, прекрасно сложенный, с глубоким и кротким взглядом, он не мог не произвести впечатление на женщину, всегда искавшую ярких впечатлений». Но и она не могла оставить его равнодушным. Согласно воспоминаниям сэра Ричарда Баррингтона, сдержанный и немного меланхоличный Аксель был ранен Амуром в самое сердце. Баррингтон поведал о душевных муках королевы, исполнявшей в присутствии двора арию Дидоны, обрадованной прибытием Энея: «Глаза королевы были полны слез, голос дрожал. Ее прелестное лицо заливалось румянцем, когда она смотрела на Ферзена, также пребывавшего под воздействием чувств. Восхищенный очаровательным безумством поступка королевы, он, весь бледный, сидел, потупив взор, и слушал арию, слова которой заставляли биться его сердце. У тех, кто видел их в эту минуту, не осталось сомнений о природе их отношений».

Заметив, что чувства Марии Антуанетты вот-вот станут достоянием не только версальских, но и парижских сплетников, Ферзен принял решение, несомненно, свидетельствовавшее о его мудрости и зрелости: вступить в действующую армию и уехать в Америку, дабы не дать неосторожной и порывистой королеве возможности скомпрометировать себя. Известие об отъезде Ферзена обрадовало фаворитов: роман с немногословным шведом вполне мог изменить вкусы и пристрастия Марии Антуанетты, а чем дальше, тем ненасытнее становилось окружение Полиньяк, а значит, и окружение королевы. Удивленная решением графа, герцогиня Фиц-Джеймс спросила его: «Как! Вы уезжаете, одержав победу?» «Если бы я одержал победу, я бы не покинул Францию. Я уезжаю свободным и, к несчастью, без всяких сожалений», — ответил Ферзен. Остается только гадать, сумели ли влюбленные до его отъезда сказать друг другу самые важные слова, или же говорили лишь глазами и сердцем? Принимая во внимание, какое количество народу постоянно окружало королеву, возможно, что и не сказали.

Аксель Ферзен покинул Париж в конце марта, а 31 марта у королевы обнаружили корь. Неужели болезнь, которой, как говорили, она заразилась от Полиньяк, все же случилась с ней из-за нервного перенапряжения, эмоционального стресса? Ведь возлюбленный не просто уехал, отводя от нее подозрения, он уехал на войну, одна лишь мысль о которой приводила ее в ужас. Однако исследовательница А. Сьёдерхельм, имея в своем распоряжении и дневник, и переписку Ферзена, писала, что тот уехал «по причинам менее романтического характера», а именно из желания поучаствовать в боевых действиях, ибо решил делать карьеру на военном поприще. Но к этому времени в Европе воцарился мир, к тому же Ферзен, подобно свободомыслящим французам, поддерживал борьбу американцев за независимость. После отъезда графа 10 апреля 1779 года граф Кройц писал королю Густаву III: «Должен сообщить Вашему Величеству, что молодой граф Ферзен пользуется явной благосклонностью королевы, отчего многие стали смотреть на него хмуро. Признаюсь, я не могу не согласиться, что она имела к нему склонность: я видел знаки, в смысле которых нельзя ошибиться. В создавшемся положении молодой граф Ферзен повел себя чрезвычайно скромно и сдержанно, а главное, принял похвальное решение уехать в Америку. Покинув двор, он избежал опасностей, проявив необходимую, но обычно непосильную в его возрасте твердость, дабы превозмочь искушение. В последние дни королева не могла оторвать от него взгляда, и глаза ее полнились слезами. Я умоляю Ваше Величество сохранить все это в секрете ради нее и ради сенатора Ферзена».