Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

— Это же беззаконие! — взорвался я, не в силах сдерживать возмущение.

— Нет, месье, это не беззаконие, это — закон. Сожалею, что пришлось испортить вам отдых.

На том мы и расстались. Полицейские, оживленно переговариваясь между собой, пошли из отеля, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Всем своим видом они показывали, что я перестал существовать для них. Гнев душил меня, но я понимал, что не могу ничего поделать. Сидя в пустом кафе, я пытался взять себя в руки. Мне предстояло вернуться в номер, где мирно спала моя дочь, и каким-то образом объяснить ей, что надо уезжать. Местный закон обязывал меня покинуть Канны до наступления полуночи, иначе мне грозил арест.

В подавленном состоянии я вышел из отеля и долго смотрел на море. Оно накатывало на ровный песчаный берег, не ведая человеческих забот. Мы, курортники, думали, что оно создано для нас — чтобы ублажать нас, но в действительности оно даже не замечало нашего присутствия, а уж наших забот тем более. Да и кого вообще интересуют чужие заботы? Отдельный человек — песчинка в океане человечества; никто не обратит на тебя внимание, когда ты бредешь по улице чужого города, никто не поприветствует тебя, когда ты идешь в толпе чужаков. Людская масса, называемая человечеством, равнодушна к каждому из нас, взятому в отдельности, но и человечество для каждого из нас — лишь фон, на котором мы живем. Главное — чтобы рядом были твои близкие, твои любимые. Если их нет, то и смысла нет ни в чем.

Я вернулся в «Карлтон» и направился в номер. Пора будить Лолу и уезжать. Без суеты, с достоинством… Что нам Канны?! Что нам Лазурный Берег?! Разве это единственное солнечное место в мире?

Больше я никогда не появлялся в Каннах. Но признаюсь, что проявленное ко мне хамство (пусть оно и прикрывалось вежливым зубоскальством) долго не позволяло мне вспоминать о Каннах и Монте-Карло спокойно. Я нанял адвокатов и велел им заняться моим делом. Правда, им не удалось получить ни единого ответа ни из Монте-Карло, ни из Канн, словно я был не человек, а пустое место.

— Надо просто принять это как должное, — сказали они.

— Но ведь подобное может повториться где угодно! — растерялся я. — Что за гонение? Где же демократия?

— Алимжан, вам придется смириться с тем, что демократия существует не для всех.

— Почему я должен смириться с этим? Разве я хуже других?

— Поймите, вы живете шикарно и при этом не работаете во Франции. Здесь это вызывает протест у властей, особенно у спецслужб. Вам постоянно будут докучать всевозможными претензиями.

— Почему протест? Почему претензии?

— У вас роскошная квартира в лучшем районе Парижа. Вы живете в свое удовольствие.

— Разве во Франции запрещено жить в свое удовольствие? — не понимал я.

— Франция не любит богатых и независимых людей. Франция любит бедных и послушных. Вам просто завидуют.

— Кто?

— Система.

— Бред какой-то! Абсурд! — возмущался я.

— Система не желает, чтобы кто-то жил независимо от нее. Во Франции положено работать и платить налоги с заработанных денег. Вы не делаете этого, но живете на широкую ногу. Это раздражает многих. Система любит, когда люди зависят от нее, поэтому она будет стараться подчинить вас себе. Об этом не следует забывать. Вас обвиняют в «отмывании» денег, вам приписывают связь с криминалом, вас выдворили из Монте-Карло и Канн, об этом беспрестанно пишут газеты. Поймите, Алимжан, когда власть намеревается уничтожить человека, она знает, как взяться за это…

Осознавая, что сам я не справлюсь с ситуацией, я нанял нескольких адвокатов, каждый из которых специализировался в конкретной области: кто-то занимался прессой, кто-то вопросами эмиграции, кто-то уголовной сферой, кто-то искусством. Адвокаты окружали меня со всех сторон, потому что человеку с деньгами в Европе невозможно и шагу ступить без консультации с ними.

Думаю, что именно адвокаты не позволили французам раздавить меня. Конечно, мне чинили всякие препятствия, мешая спокойно жить. Например, не разрешали открыть счет ни в одном из французских банков, что вынуждало меня платить наличными, а здесь очень не любят, когда крупные суммы выплачиваются наличными деньгами. Уже одно это ставило меня в сомнительное положение. Приходилось неоднократно встречаться с налоговой полицией.

— Почему вы всегда расплачиваетесь наличными? — слышал я один и тот же вопрос.

— Потому что вы не даете мне возможности открыть счет в банке. Я вынужден снимать деньги, которые лежат на моем счету в России, и мне привозят их во Францию.

— А почему вы не платите налоги?

— Какие налоги?

— Вы же зарабатываете деньги. У вас есть свой бизнес.

— Это российский бизнес, он не имеет никакого отношения к Франции. Я деньги получаю от бизнеса в России. Да, я живу в Париже, но разве я должен платить налоги с денег, заработанных в другой стране?

— Нет, не должны.

— Тогда в чем проблема? В толк не могу взять, что вам нужно от меня? Разрешите мне открыть счет во французском банке. Я даже вынужден платить за квартиру наличными крупную сумму. Позвольте мне открыть счет во Франции, и у вас отпадут нелепые претензии в мой адрес.

— Мы не можем разрешить вам этого, потому что у вас «черные» деньги, — говорили мне.

— Почему «черные»? На каком основании вы так говорите? Может, вы провели следствие? Или так постановил суд? Почему вы без всякого основания называете мои деньги «черными»?

— Потому что честным путем вы не можете заработать таких денег в короткое время. Если бы вы платили налоги с них в России, мы бы не имели к вам претензий.

— Когда я заработал мой капитал, в России не было налогов. Вы понимаете это? Знаю, что это звучит дико, но так обстояли дела. Советские законы давно не действуют, а новые только разрабатываются. Поэтому прибыль у всех была огромная. Уверяю вас, что, как только появятся грамотные законы, позволяющие вести бизнес цивилизованно, все начнут платить налоги. Никто не хочет быть вне правового поля.

— К сожалению, нас не устраивает такое объяснение, господин Тохтахунов, — отвечали мне, и все оставалось по-прежнему.

Я старался не опускать рук, прилагал силы, чтобы выглядеть неунывающим, старался выглядеть хорошо. Когда ко мне приезжали мои друзья, я не мог проявить ни капли хандры.

Радость и оптимизм — вот мой девиз. Хотя иногда мне становилось невмоготу от того давления, которое я испытывал. Но уезжать в Россию у меня не было ни малейшего желания. Во-первых, не хотелось жить в московской смуте. Кто-то научился плавать и не тонуть в омуте российского хаоса, а я не мог и не хотел. Во-вторых, я уже свыкся с заграницей, европейская культура впиталась в меня основательно. Все-таки во Франции, несмотря на постоянный пресс полиции, было спокойно. Непонимание властей, выливавшееся в частые мелкие неприятности, чинимые мне, было несравнимо с творившимся в России произволом. Конечно, в Париже я жил уединенно, почти одиноко (а мне так нравится проводить время в компании), зато спокойно. И меня это устраивало. Не хотелось суеты.