Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

В камере на койках дремали два итальянца. Увидев меня, они принялись что-то расспрашивать, но через несколько минут оставили меня в покое, сообразив, что я не понимаю по-итальянски. Видя мою усталость, они предложили мне кофе.

— Кофе? — удивился я. — У вас есть кофе? В тюрьме?

— Кофе, кофе, — радостно закивали они, указывая на электрическую плитку в углу и на стол, где виднелись чашки, кастрюли, чайник.

— Надо же! — почти без эмоций произнес я, осматривая помещение. Мой взгляд остановился на телевизоре. — И телевизор есть? Да у вас тут почти царские условия. Понюхали бы вы, чем пахнет тюрьма в России…

Я присел на отведенную мне кровать и почувствовал, что силы мои иссякли. Тело отяжелело, валилось на бок. Я прилег и, едва коснувшись головой подушки, провалился в глубокий сон, из которого меня утром выдернули чьи-то громкие голоса.

Открыв глаза, я сразу вспомнил минувший день, и сердце мое сжалось от накатившей тоски. Мои сокамерники что-то оживленно обсуждали. Заметив, что я проснулся, они стали тыкать пальцами в экран включенного телевизора. В информационном выпуске показывали мой портрет и кадры, снятые на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити.

— Это что? — спросил я. — Что там говорят?

Сокамерники принялись увлеченно рассказывать мне что-то, но понять из их речи я мог только «FBI», «Salt-Lake-City», «America». Они были возбуждены и смотрели на меня не то с восхищением, не то с сочувствием.

Два долгих дня я терзался догадками. Никто не вызывал меня на допросы, никто не навещал. На третий день приехал из Флоренции мой адвокат.

— Наконец-то! — обрадовался я, измученный неведением. — Что происходит? Почему я здесь? О чем кричит телевизор? Какая связь между мной и зимней Олимпиадой?

— Алимжан, дело обстоит так. — Адвокат бросил на стол передо мной несколько итальянских газет. — ФБР обвиняет вас в подкупе судей.

— Каких судей?

— На Олимпиаде.

— Что?

— Вас обвиняют в подкупе судей или в оказании давления на них.

— Какой-то бред! Зачем мне давить на судей?

— Чтобы они дали золото российским спортсменам.

— Но это же… Кому пришла в голову эта чушь собачья?

— Кому-то в Америке пришла.

— Но ведь это невозможно! Каким образом я мог сделать это? Да ведь я не имею ни малейшего отношения к Играм!

— Алимжан, против вас выдвинуто обвинение, и сейчас нам нет смысла кричать, что обвинение нелепо и безосновательно. Вас взяли на прицел, и мы должны не паниковать, а просто заняться работой. Пока я обладаю только той информацией, которая опубликована в прессе и которую сливает телевидение. Этого мало. Нужно дождаться официального обвинения. Сейчас мы с вами послушаем судью, и я надеюсь, что услышим что-нибудь вразумительное…

Мы вошли в пустой зал, где возле коричневой кирпичной стены стоял старый обшарпанный стол. Эхо наших шагов отзывалось где-то под потолком. Через несколько минут, хлопнув дверью, появился судья.

— Синьор Тохтахунов, Америка хочет получить вашу голову.

— Чем же я насолил им?

— Южный окружной федеральный суд штата Нью-Йорк предъявил вам следующие обвинения: аферы с использованием банковских переводов, сговор с целью подкупа судей спортивных состязаний и незаконное использование кодов телеграфно-телефонной связи для получения необходимой информации. Если исходить из американских законов, вам грозит в Америке 25 лет тюрьмы и штраф в 1,25 миллиона долларов.

Мне показалось, что я потерял дар речи. Адвокат успокаивающе похлопал меня по руке.

— Чего хочет Америка? — поинтересовался он.

— Они требуют выдать им господина Тохтахунова, чтобы судить его на своей территории.

— В таком случае я поеду в США, — решил я.

— Вы сошли с ума? — грустно улыбнулся судья.

— Мне нечего бояться. За мной нет никакой вины. Пусть они там разбираются, если им так угодно. Готовьте бумаги и отправляйте меня туда.

— Вам нельзя ехать в Америку! — в один голос закричали судья и мой адвокат.

— Но я не виноват ни в чем. Я в Америке был в 1990 году дней десять, не больше. Приехал поглазеть. За мной нет никаких преступлений и не может быть. А про Олимпиаду они все выдумали. Я готов поехать туда, пусть задают мне свои вопросы.

— Не валяйте дурака, Алимжан.

— Если они будут судить честно, то мне нечего опасаться, — ответил я.

— А кто вам сказал, что они будут судить честно? — усмехнулся судья. — Они упоминают о каких-то записях ваших телефонных разговоров. Сегодня можно слепить любую запись, технические возможности высоки. Если вы попадете в Америку, вас не отпустят. Обвинения серьезные, но пока они ничем не подтверждены. У меня есть все основания выпустить вас под домашний арест на время следствия.

— Вот видите, — сказал адвокат. — Наберитесь терпения, Алимжан…

Так началась моя тюремная эпопея.

Под домашний арест меня не отпустили, и я остался в тюрьме. Позже я выяснил, что эта тюрьма (casa circondariale) была вовсе не Пьомби, о которой писал Джакомо Казанова, и знаменитый Дворец дожей с тюрьмой на чердаке находился на другом конце Венеции. Моя casa circondariale располагалась в районе Santa Croce и называлась Санта-Мария Маджоре.

Рассказывают, будто в 1400 году какой-то францисканский монах, живший в бедном рыбацком поселке на западном берегу Венеции, стал видеть Деву Марию, помогавшую рыбакам на каналах. Он отправил в Сенат прошение о строительстве церкви в честь Девы Марии. Церковь была построена в 1497 году, а потом там появилась икона Мадонны, привезенная из Греции, которую объявили чудотворной. Народ стекался туда толпами. В первое десятилетие 1500-х годов церковь разрослась, ее окружили новые постройки, мало-помалу это место превратилось в важный религиозный центр, который украшали полотна Тициана и Веронезе. Но в 1805 году по указу Наполеона церковь Санта-Мария Маджоре была закрыта, а ее сокровища вывезены. В 1917 году в церкви была устроена табачная фабрика, а в 1920 году к ней была пристроена городская тюрьма.

Так что меня окружали стены, повидавшие на своем веку немало страстей, слез и крови. Это было знаменитое место, но меня не могла радовать его история, его слава, его величие. Не успокаивало и то, что тюрьма носила имя Пресвятой Девы Марии.

Моих соседей по камере звали Флориан из Бальзамо и Луиджи. Недели через полторы Луиджи вышел на свободу, и мы остались с Бальзамо вдвоем. Он был говорливый и веселый мужик, постоянно смеялся, рассказывая какие-то истории, и мне жаль, что я не мог посмеяться вместе с ним. Но он не огорчался и смеялся сам.

Адвокат приходил ко мне ежедневно. Это был один из лучших флорентийских юристов, обслуживавший правительственных чиновников. Однако у него был большой минус — он никогда прежде не вел дела иностранцев. Он был мощный специалист, но не совсем нужного мне профиля. С русской стороны у меня был Кучерена, но итальянцы не везде подпускали его. Какие-то у них странные законы: есть адвокат, но ему не все разрешено — не всюду бывать, не со всеми общаться и т. д.