Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий
- Название:Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:ГУП Редакция журнала Сибирские огни
- Год:2005
- Город:Новосибирск
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий краткое содержание
Перед вами дневники и воспоминания Нины Васильевны Соболевой — представительницы первого поколения советской интеллигенции. Под протокольно-анкетным названием "Год рождение тысяча девятьсот двадцать третий" скрывается огромный пласт жизни миллионов обычных советских людей. Полные радостных надежд довоенные школьные годы в Ленинграде, страшный блокадный год, небольшая передышка от голода и обстрелов в эвакуации и — арест как жены "врага народа". Одиночка в тюрьме НКВД, унижения, издевательства, лагеря — всё это автор и ее муж прошли параллельно, долго ничего не зная друг о друге и встретившись только через два десятка лет. Книга прекрасно написана и читается как увлекательный роман, — стойкость, мужество и высокие моральные качества автора которого вызывают искреннее восхищение.
Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
А в Галкиной квартире и кухня тесная, и ванной нет.
Ну, а если взглянуть на нашу комнату Галкиными глазами, то в ней, пожалуй, и действительно негде «встать и сесть». Не то чтобы в ней тесно было — комната большая, а от высоких потолков еще больше кажется. И два окна высоких на улицу выходят — светло. Но светло у нас еще и оттого, что много у нас в комнате белых чехлов, салфеток. (До чего же интересно, оказывается, описывать «с натуры» все, что вокруг, так, будто это все я сама впервые вижу!..) Обои у нас голубые, и на их фоне выделяются крахмальные полотняные, с вышивкой, занавеси на окнах и портьеры на двери. В центре, как водится, большой обеденный стол под белой скатертью (когда обедаем, то покрываем сверху клеенкой, тоже белой — мама цветных не любит). Передний левый угол, возле окон, занят диванчиком с гнутой спинкой и креслицами, стоящими вокруг круглого столика. Кресла в чехлах из сурового полотна (отстиранного до белизны), на столике — белая круглая скатерть с ажурной вышивкой по краям. (Все вышивки у мамы — «ришелье» или белая мережка). В правом углу, где я сейчас сижу, — маленький письменный столик. В промежутке между окнами — этажерка, вернее, шкафчик с полкой. Покрыт он сверху тоже салфеточкой с вышивкой «ришелье». И стоит на нем круглый аквариум с рыбками. Папа любит рыб, хотя заниматься ему ими некогда, и рыбы на моей ответственности. На полке этажерки хранятся прочитанные газеты — папа не разрешает выбрасывать раньше, чем через месяц, и очень ругается, если какая пропадет. В шкафчике лежат книги: сочинения Ленина — Сталина, «Капитал» Маркса, стенограммы съездов. (Помню, как несколько лет назад папа из одной своей красивой книги, посвященной вождям, вырезал цветные вклейки с портретами Бухарина, Троцкого, еще кого-то, а их фамилии вычеркивал из текста чернилами.) Из художественной литературы у нас есть несколько томиков Горького и «Избранное» Пушкина и Гоголя. Книг мы не покупаем, так как папа считает, что надо пользоваться библиотеками, и если надо, то мама действительно может принести книги со своей работы. Все это так, но мне частенько жалко возвращать книги в библиотеку, и я завидую тем, у кого дома много книг (а у Ады дома целая библиотека — ее отец всю жизнь собирал книги. И вот отца уже нет, а книги остались…).
Отвлеклась от описания нашей комнаты. Итак, я сижу за письменным столиком. Стоит он «углом», а в самый угол втиснута этажерочка на высоких тонких ножках, и на ней (конечно, покрытой салфеточкой) вечнозеленый аспарагус в большом горшке. Цветы у нас и на окнах — все в аккуратных керамических горшочках (мама не любит «банок-склянок»). Дальше, по правой стене, туалетный столик, так мы его называем, хотя это просто ножная швейная машина под белой, очень красиво вышитой салфеткой. На «столике» этом — старинное зеркало в раме красного дерева и всякие флакончики, вазочки, «саше» для гребенок и носовых платков. Кстати, «саше» для платков из голубого шелка, вышитое гладью яркими анютиными глазками, — мое изделие к маминому дню рождения. И это единственная цветная вышивка в нашем доме.
Вплотную к туалету — старинная большая кровать с никелированными прутьями и шариками наверху. В детстве я любила их откручивать, и за это мне попадало. Кровать красуется горой подушек (каждая наволочка вышита по углам английской белой гладью) и вышитым крахмальным покрывалом. В «ногах» кровать заслонена ширмой — ажурная деревянная решетка ее окрашена белой масляной краской и затянута с изнанки светло-голубой тканью. Ширма скрывает также и платяной шкаф. Ночами я этой ширмой заслоняю свой диванчик, на котором сплю. После шкафа в углу сверкает своими ослепительно белыми изразцами высоченная, до потолка, печка. Дров она пожирает немало, и таскать их на четвертый этаж из сарая во дворе, да еще по крутой «черной» лестнице, нелегко. Но зато печь эта — мы ее зовем «камин» — здорово украшает комнату. И как же приятно зимой сидеть перед открытой дверцей догорающей, жарко протопленной печи! Дверцы у нее и лист на полу перед нею — из отличной золотистой меди, и я мелом надраиваю их до зеркального блеска (это была моя любимая работа еще в малышовом возрасте). И, наконец, по короткой стенке, между печью и входной дверью — мой диван, на котором я сплю, обычный, с валиками и тремя подушками. Вообще-то он покрыт ковровой тканью вишневого цвета, но на нем всегда светлый чехол и большой мешок-подушка в изголовье, куда я убираю на день постельное белье.
От двери на левой стене — старенький буфет, темный, к маминому сожалению, и потому с крахмальной вышитой дорожкой вдоль его полки. Затем — низкий шкафчик, на который сверху, на поднос, ставят чайник и кастрюли, когда обедают, а внутри его папа хранит свои тисочки, молотки и другие инструменты (которые достает теперь все реже и реже, а ведь он так любит мастерить!) Затем вдоль стены — пианино, тоже очень старенькое, плохо отполированное и поэтому укрытое двумя дорожками, вышитыми «ришелье» — и сверху, и по крышке. А что-то, действительно, не многовато ли у нас всяких салфеточек? Их надо так аккуратно стирать, крахмалить, гладить!.. Теперь мама доверяет это и мне, а раньше все сама. И как только она успевала? Каждую свободную минуту она берется за продолжение вышивки очередной салфеточки или чинит старые. Да и тетя Катя, и Верушка никогда не приходят к нам в гости без работы — всегда что-нибудь вышивают или вяжут. И бабушка вяжет бесконечно. У нее в Лигове любая занавеска, любое полотенце сияют белизной и крахмальными кружавчиками из белых ниток. Это, видать, наследственное. Мне вышивать нравится тоже, но когда я вырасту, то в моем доме будет все проще и не так ослепительно чисто.
Снова отвлеклась. Уже заканчиваю. Пианино примыкает к нашей «гостиной» — креслам вокруг круглого столика, о чем я уже говорила. А вокруг стола, что в центре комнаты, шесть стульев — тяжелых дубовых, с кожаными спинками. Возле кровати — ночной столик с настольной лампой, в нем лежат мои учебники и тетради. На стенах у нас: слева, над пианино, картина в красивой золоченой раме «Закат на море». Раньше эта картина очень нравилась мне, а теперь, после Эрмитажа, я понимаю, что это что-то вроде подражания Айвазовскому. Ближе к углу висит на стене чучело — голова лисы, моя любимая игрушка в детстве (ее снимали иногда и разрешали поиграть) — лохматая, рыжая, с хорошенькими стеклянными глазками и настоящими зубами.
А на правой стене, прямо над туалетом, папа повесил лет пять назад принесенный откуда-то с работы большой портрет (1 х 1,5 м) Ворошилова. В раме вишневого цвета, под стеклом… Так уж мама уговаривала его снять этот портрет, но папа ни в какую. Еще и сердится: «Чем он тебе помешал?». Я люблю Ворошилова и других героев Гражданской войны, но все же портрет дома, да еще такой большой… Но возразить папе нельзя. Так он у нас и висит.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: