Николай Мельниченко - Ещё вчера…

– Где вы с женой сейчас живете? – между делом спрашивает меня Туров. Я объясняю ему, что моя жена сейчас учится в Киеве, а я сам – снимаю комнату у Нарвских ворот.

– А кто будет жить в моей комнате? – настораживается Туров.

– Как, кто? Я буду жить, пока жена не приедет.

Туров отодвигает от себя недописанные бумаги. Ему отчетливо видится то, о чем я могу только смутно догадываться:

– Нет, ребята, так дело не пойдет. Вы, монтажники, кинете свой чемодан, и уедете на годик. А у меня тем временем – комнату оттяпают. Вот мое твердое условие: или у тебя здесь будет жить постоянно жена, или мы никакого договора не заключаем!

Туров беспощадно вскрывает мой замысел: кинуть чемодан в пустую комнату, и смотаться на годик-другой. Но умыкать чужую комнату я и в мыслях не имел. Туров мне объясняет, что я – пешка на этом поле брани за жилье, которое собираются у него отнять совершенно другие лица. Оказывается, существует закон, что если в забронированном жилье никто не проживает, а главный наниматель не появляется в нем более полугода, то ордер на такое жилье аннулируется и выдается новый, сами знаете – кому.

Я огорошен и расстроен. Что мне делать теперь? Опять отказаться от предложенного третьего варианта, на который я уже согласился? Да потом со мной никто даже разговаривать не станет о жилье! Уговаривать Турова бесполезно: он прекрасно понимает замысел Шапиро. Меня на годик-другой загоняют на дальнюю окраину Российской империи. Затем доказывают, что прописанный в комнате офицер не появляется в ней более года (или полугода), со всеми "законными" последствиями для него. Если даже "последствия" не состоятся, то семья Шапиро будет спокойно жить года два-три фактически в отдельной квартире. Позже мне станет известно, что именно Шапиро "устроил" соседу по коммуналке Турову длительную командировку на Дальний Восток, когда поцапались их жены. Именно Шапиро выбил для договорника-соседа Рыжова другую комнату, надеясь остаться в квартире одним хозяином. Приезд Турова спутал все карты. Вариант с моим "вселением" все возвращал на круги своя, и позволял Шапиро выиграть время.

Я тяжко задумываюсь. У меня нет никакой возможности с достоинством и без потерь выйти из создавшегося тупика. А главное – у меня нет времени для этого: надо ехать в Ульяновск. Туров великодушно бросает мне спасательный круг:

– Я буду еще в Ленинграде недели две, и могу в это время ждать. Если ты за это время привезешь жену, которая здесь будет жить постоянно, а не мотаться тоже по командировкам, – я подпишу с тобой договор.

На этом мы расстаемся. Как говорится: спасибо за доверие, но что я могу сделать? Если забирать Эмму в Ленинград сейчас, то придется объявляться ее родителям, что я частично, с благими намерениями, но все же – нарушил наш договор на речке. Если все оставить, как есть, – значит потерять всякую надежду на какое-либо жилье на неопределенное время. Куда ни кинь – всюду клин. А времени на особые раздумья нет: надо мной висит Ульяновск и две недели туровского ультиматума.

После тягостных размышлений принимаю решение: воссоединяться с женой. Родители должны смириться. Да и шило нашей женитьбы когда-то должно вылезти из мешка. Потеряв же это жилье, мы можем потерять наше будущее.

Решение принято. Начинаю действовать. Время начинает уплотняться или, если угодно, – растягиваться, короче – оно стает очень ценным и насыщенным. Вечером пишу покаянное письмо родителям Эммы с извинениями, объяснением сложившейся ситуации и просьбой (несколько – запоздалой) о благословении нашей женитьбы и согласия на переезд Эммы в Ленинград. Письмо отвожу на Витебский вокзал и отдаю в почтовый вагон поезда Ленинград – Одесса. Дня через два моя бомба долетит до Брацлава…

Сообщаю Шапиро, что Туров согласен подписать договор только в случае приезда жены и ее постоянного проживания. Чтобы забрать жену из Киева, мне нужно время несколько дней. Шапиро не по нутру мои известия; причем неизвестно – какое больше. Он разражается гневными остротами, но скрепя сердце, дает мне несколько дней на устройство дел, предупредив, что с женой я смогу провести в Ленинграде только один день перед отъездом в Ульяновск.

Муре все-таки придется получить соседку, Васильеву придется подождать меня в Ульяновске.

Дальше. Лечу в Лесотехническую академию: можно ли перевестись, чтобы не терять год? Да, если взять справки и выписки. Уже легче: я не превращаю молоденьких студенток в беспросветных домохозяек…

К вечеру я на Центральном переговорном пункте на Герцена, у арки Главного штаба. Вызваны ранее телеграммами для переговоров на 18 часов – Киев, Эмма; на 19 часов – Брацлав, Ружицкий; на 20 часов – опять Киев. Воссоединение семьи происходит не только на туго натянутых нервах, но и на телефонных проводах…

Разговор с женой: объясняю ситуацию с жильем – коротко, поэтому – непонятно и неубедительно. Да и вряд ли можно издалека, по телефону, понять весь этот запутанный клубок желаний, усеченных возможностями. Из всех разговоров Эмма понимает только, что ей надо сейчас уже переезжать насовсем в Ленинград . Конечно, это то ли просит, то ли требует законный муж. Муж, то муж, но не до такой же степени, чтобы давать такие команды, переворачивающие налаженную жизнь, да еще вопреки воле родителей!

Эмма твердо, хоть и смягчая слова, заявляет, что поехать без согласия родителей не может.

Конечно, все правильно: зачем обижать хороших родителей. Да и я сам еще слишком "новенький" глава семьи, чтобы давать жене команды на такие крутые виражи. Говорю Эмме, что ровно в 19 часов буду разговаривать с родителями, пусть она им позвонит минут через 15, чтобы узнать результаты наших переговоров, а будем опять разговаривать в 21 час.

С Брацлавом соединяют с опозданием минут на 20, стоящих мне очень дорого: могло получиться, что Эмма позвонит туда раньше меня. Беру трубку, успеваю произнести только: "Здравствуйте, Федор Савельевич!", и на меня обрушивается гнев моего собеседника. В его плотную речь я могу вставлять только слова типа: "ну, послушайте", "но, Федор Савельевич", "да так сложилось". Дорогой мой тесть поливает меня в полный голос. Слова "обманщик", "вероломный", "нечестный", "непорядочный" – были самыми ласковыми. Совсем меня выбивает из колеи еще одна "внешняя" помеха. В переговорную кабину врывается некий дядечка и со словами: "Брацлав! Ружицкий! Это же мой хороший друг!", – рвет трубку из моих рук. Я зажимаю микрофон ладонью и ласково говорю дядечке: "Иди отсюда к ….!!!". Не помню точно, куда именно я послал друга ФС, но он мгновенно выполнил команду, восстановив статус-кво. (Потом он жаловался ФС: "Ну и зятек у тебя!". Я же через тестя передал ему извинения: "Жизнь такая!").