Николай Мельниченко - Ещё вчера…

Монолог тестя, длившийся около 15 минут, можно выразить такими словами: "Если я уже сделал такую подлость, то хотя бы дальше надо вести себя прилично, чтобы не было стыдно перед людьми родителям жены: приехать летом, когда Эмма окончит второй курс, сыграть свадьбу, как у людей, а затем уже забирать с собой молодую жену".

Увы, дорогой мой батя! Ничего из намеченных тобой мероприятий твой непутевый зять, одетый в черную шинель с погонами, выполнить не может. А следующей зимой , когда возможно ему дадут отпуск, уже некуда будет везти твою любимую дочку и мою любимую жену!

Разговор с Эммой в 21 час проходит еще тяжелее. Мой малыш плачет, говорит, что отец и мать категорически против ее отъезда, и она не может нарушить воли родителей. Всех можно понять, все – правы. А что еще можно сделать мне? Мои аргументы о жилье, договорах и других заморочках в глазах родителей жены не имеют никакого значения… Это мои личные заботы, которые, по их мнению, никак не касаются их дочери…

Эмма говорит, что родители должны приехать в Киев послезавтра, 19 ноября. институтский драмкружок ставит пьесу в районном Доме культуры, Эмма там играет главную роль, и родители обещали приехать на премьеру. Если я бы я тоже приехал, то смог бы попытаться договориться с ними сам… Я обещаю попробовать получить разрешение на поездку, если еще раз выдержат мой очередной "зигзаг" отцы-командиры…

Опять бросаюсь в ноги Шапиро: родители не отпускают жену, надо ехать в Киев. Шапиро – вне себя, но, понимая, что сказав "А", приходится говорить и "Б", только напоминает, что с женой в Питере я смогу пробыть только один день. Дмитрий Николаевич сочувственно слушает наш диалог, и велит кадровику старшине Коле Семенскому, золотому человеку, выписать мне командировку в Киев так, чтобы можно было потом оплатить дорогу. Я только благодарно смотрю на ДН: после отпуска денег нет, приходится брать "под отчет".

Прошу другого старшину, моего бывшего матроса Колю Алименко, забросить в "мою" комнату в квартире Шапиро, что-нибудь "спальное", чтобы там можно было переночевать, когда привезу жену. Коля обещает, а раз обещал – сделает. (Оба Николая, оба мои приятели и отличные ребята, слишком рано ушли из жизни).

19 ноября я прямо из киевского аэропорта Жуляны несусь к "тете" Лизе, и звоню в знакомую дверь. Федор Савельевич и Мария Павловна сидят уже там, "тетя" гордо восседает рядом, молодая жена прячется в своем "жилом отсеке" с ситцевой занавеской. На мое "здравствуйте" теща кивает головой, а Федор Савельевич отвечает вопросом:

– Ну и как это все можно оценить, молодой человек?

Прохожу к Эмме, она испугана и еле отвечает на мой поцелуй: стесняется родителей. Выходим вместе в общую комнату и продолжаем дебаты. Я отвечаю на вопрос тестя:

– Федор Савельевич, Мария Павловна! Я и не думал вас обманывать: мы расписались только для того, чтобы я имел бумагу, которая позволяет стать на очередь на жилье…

– Что ты все про жилье, да про жилье! – перебивает меня ФС.

– А что я вам про любовь буду рассказывать? – завожусь я. – Это и так ясно, а жить то где мы будем с женой?

– Так вот об этом и надо было думать, прежде чем жениться! А что теперь, понимаешь: надо срывать человека посреди учебного года! Какая такая срочная необходимость? Можно же потерпеть до лета, или хотя бы до зимней сессии!

Я пытаюсь рассказать историю собственного "квартирного вопроса", но меня не слушают. Родители Эммы (теперь – и мои) совершенно не понимают, как непросто добывается жилье в таком городе как Ленинград. Да еще человеку в погонах, и всего лишь с одним просветом и только с двумя ма-а-ленькими звездочками…

– Ну, все, хватит спорить. Никуда она не поедет, пока не окончит хотя бы семестр и сдаст сессию…

– Дорогие родители! Спасибо вам, что вырастили дочку. Но вечно она с вами жить не будет, а будет жить со мной: она моя законная жена. В нашей с ней семье сейчас такой момент, что ей надо быть в Ленинграде! Иначе нам негде будет жить! – я уже чеканю слова.

– А почему ты…Вы, – вступает Мария Павловна, – не можете решить свои проблемы, не ломая жизнь молодой девушке???

Начинаю все сначала. Дружеская родственная беседа в таком духе может продолжаться бесконечно, но пора двигаться в некий дворец, где НашеЯблокоРаздора будет играть спектакль. Эмма выделяет нам четыре билета, три – вместе, один – отдельно, для "тети" Лизы. "Тетя" во время наших переговоров, к ее счастью – молча, демонстрировала свое крайнее возмущение моими выступлениями. Сейчас она решила взять реванш за свое молчание: "тетя" нахально усаживается рядом с родителями, оставляя для меня отдельное место вдали, хоть и в первых рядах. Как же, как же, – не для того я летел тыщи верст, чтобы такая малость меня остановила… Молча поднимаю какого-то студента, вручаю ему свой билет, и усаживаюсь рядом с Федором Савельевичем. Прения продолжаются.

Занавес раздвигается, начинается спектакль, где моя жена, передовой агроном, а может быть инженер, громит бездельников и рутинеров, попутно влюбляя их в себя, такую передовую. Наши разговоры поневоле продолжаются шепотом, не теряя своей остроты, – не меньшей, чем придуманная в спектакле. Иногда мы забываем, что сидим в переполненном зале, и тогда на нас со всех сторон шикают недовольные любители театрального искусства.

После спектакля опять возвращаемся к близкому дому тети Лизы, продолжая все те же бесплодные разговоры. Федор Савельевич стал совсем нервный, отказался от ужина и решил уехать сразу в Брацлав. Со словами "Я уже все сказал: Эмма не поедет!" – он сел в трамвай и уехал на вокзал.

Нельзя, батя, так делать! Я сажусь в такси, и на вокзале встречаю трамвай. Увидев меня, добрейший Федор Савельевич, наверное, хотел перекреститься. Позиции высоких ( не) договаривающихся сторон ясны, как стеклышко. Говорить – уже не о чем, повторяться – незачем. Я молча сопровождаю тестя. В билетную кассу на ближайший поезд в сторону Одессы – Винницы огромная очередь. Мы стоим минут 10, затем очередь расходится: мест нет. Это неожиданный удар. Я иду в воинскую кассу, покупаю билет до Винницы (и этот пункт впечатал в мою командировку предусмотрительный Коля Семенский!) и молча отдаю его Федору Савельевичу. Он тронут, но вида не показывает. До отхода поезда еще есть время, и ФС устало кладет голову на сложенные на столе руки, надеясь, что я уйду. Когда он поднимает голову, то опять видит меня. Я сижу напротив. На его негодующий взгляд я отвечаю:

– Федор Савельевич! Я не могу, просто не имею права уехать без жены. И дело не только в том, что нам будет потом плохо. В этом случае я подведу многих людей. Эмма же не может уехать без вашего разрешения. Так что мне, связанной увозить ее?