Николай Мельниченко - Ещё вчера…

Старшему лейтенанту после четырех лет службы – служить еще, как медному котелку. Можно, конечно, писать рапорты об увольнении, прорываться на гражданку, как это сделал Иван Маклаков. Но куда? На 880 рублей? Тем более теперь, когда я несу ответственность за свою лучшую половину. Тем более теперь, когда горячо любимое начальство уважило и дало весьма приличное жилье. Теперь, когда, как пишут в характеристиках, "пользуется авторитетом у командования, товарищей и подчиненных"? Работа у меня была адова, опять же – очень тяжела разлука с любимой. Но: а) работать надо везде, а здесь хоть доходы больше; б) именно такая работа – по мне; в) разлука преодолима: дорогая моя жена в своих интервью благоверному (мне) неоднократно заявляет, что стоит ей кончить академию, и мы будем совместно порхать и "монтажировать" на необъятных просторах Родины. А Родина – она большая, кроме арктических сов. секретных островов, на ней есть уйма других дыр с меньшей секретностью. Там живут и женщины, и даже дети. И, если у нас уже есть база, а мой тыл крепок и готов следовать туда за мной, – то полный вперед!

Короче, после обсуждения своего будущего, мы принимаем совместное решение: не трепыхаться, лечь на дно, и, одновременно, – плыть по течению, хотя такого не бывает. Конечно, принятые нами решения очень напоминали решения отважного попугая, воскликнувшего: "Ехать, – так ехать!", когда кошка тащила его за хвост из клетки…

Здоровые люди обычно к своим болячкам относятся как к досадной помехе: авось проморгается. Так же относился и я к возникшим у меня больше года назад болям. Острая боль возникала, часто во сне, где-то там, где у многих людей находится сердце. И врачи, и Эмма мне сразу давали сердечные лекарства. А что еще давать человеку, у которого болит сердце? Но эти капли и таблетки на меня почти не действовали и не вынимали острый нож (или отвертку), которые, казалось мне, были воткнуты прямо в грудь. Кардиограмма показывала некое ухудшение электрических свойств (блокаду) каких-то непонятных деталей. Короче, ничего серьезного. Мало-помалу я нашел свой способ борьбы с этой болью: надо было меньше спать, шевелиться, делать зарядку, копать огород, бегать на лыжах или без таковых. Такой способ лечения был мне весьма любезен…

После общения с Циглером у меня также слегка изменился характер: я стал заводиться с четверть оборота. Первым это заметил Шапиро. На каком-то совещании я так яростно стал возражать оппоненту, что Шапиро с удивлением спросил:

– Ты что на людей бросаешься?

Не знаю, что он говорил нашей медицине (у нас была целая медсанчасть), но в декабре 1958 года меня отправляют в 1 ВМГ (1-й Военно-морской госпиталь). Из этого учреждения я вырывался с боями – в отпуск к невесте – летом 1956 года после закусывания черной икрой. Теперь госпиталь находится через дорогу возле Калинкина моста. Впрочем, госпиталь настолько обширен, специально и капитально построен еще во времена Петра 1, что, наверное, там он и был, а меня терзали в отдельных "холерных" бараках, расположенных тогда по другую сторону проспекта Газа. Здесь – стены метровой толщины окружают огромные палаты, широкие каменные лестницы со ступенями, истертыми поколениями моряков до благородной кривизны.

Когда попадаешь в это богоугодное заведение, то чувствуешь только одно: после суеты оформления и переодевания, – время остановилось. Тебе показывают койку в палате (одну из 20 – 30-ти) и место с номером диеты в столовой. Вот проходит день, другой, иногда – третий. Я за такое время воздвигал целый ПУИ… Затем появляется лечащий врач, и начинается написание бесконечных бумаг. Назначаются анализы всякие, на которые уходит еще больше недели. Я беснуюсь, лезу на стенку:

– Ребята, что вы с такими темпами будете делать, когда начнется атомная бойня, когда пациентов будет больше на несколько порядков?

Мне популярно объясняют, что их будет не так уж много, поскольку изменяется сам медицинский подход. В прежних войнах из поля боя в первую очередь выносили "тяжелых". В условиях атомной войны их трогать вообще не будут: в любом случае они обречены. "Не тратьте, куме, сили: спускайтеся на дно!" – одним словом. Спасать будут только практически здоровых: этих еще можно спасти, если они сами добегут куда надо. Картина вдохновляет: ты пока еще находишься среди спасаемых, если приютили и дают таблетки!

Кстати, дают не только таблетки (Зх3 штуки в день), но и микстуру в мензурках, тоже три раза в день. Остальное время – болтаюсь по госпиталю: все анализы сданы и проанализированы, в смысле – записаны в многочисленные бумаги. Таблетки и микстуру я мог бы принимать и дома, не отходя от кассы. А не болтаться бесцельно, как дикая тигра в зоопарке. И так с женой виделся совсем немного. А ведь скоро, очень скоро, опять пошлют на очередное арбузное место. Там ослабла оборона страны, и надо ее укрепить. Если не ты, то кто? Давай-давай!!!

Эмму сюда не пускают, даже в выходные дни. То ли карантин, то ли высокая секретность. В конце концов, в заглушенных стальных воротах, выходящих на проспект Газа, мы находим дырку (по научному – отверстие ) диаметром всего 15 мм. Даже Дубровский с Машей общался (по школьному сочинению – "сношался") через дупло большего размера. Мы видим только один глаз друг у друга вблизи. Чтобы увидеть физиономию целиком, надо отойти, но тогда ничего не слышно. Тем не менее – мы вместе. Великодушно сдаем в аренду наш канал общения еще одной паре несчастных коллег…

На третий вечер наш кайф грубо прерывают. Дежурный по госпиталю, целый старший лейтенант, сморчок с узкими погонами административной службы (и такие были), в пошитой по спецзаказу морской фуражке с огромными полями, подбегает к нам и верещит, как недорезанный. Эмма в испуге отскакивает от коммуникативного отверстия, и от страха уже не может приблизиться. Человеческие слова, миролюбивые увещевания на старлея не действуют: он продолжает верещать, весь в административном раже калифа на час. Тогда я подхожу к нему и шепотом, на ушко, использую всю первобытную мощь великого народного русского языка для характеристики его, старшего лейтенанта, личности. Старлей мгновенно затыкается и убегает, придерживая рукой прыгающую на заднице кобуру…

Через полчаса меня разыскивает посыльный матрос и сообщает, что мне надо явиться к заместителю начальника госпиталя по политчасти . Являюсь в роскошный кабинет, где возле сидящего капитана первого ранга уже стоит мой подшефный с торжествующим видом. Меня, человека в больничном халате, не приглашают даже сесть. Зато надменный замполит немедленно, нисколько не теряя времени, приступает к разносу и нотациям. Как это можно так грубо оскорблять офицера, который … Да как вы можете командовать своими подчиненными, если…, когда… Да вы знаете… и т. д. и т. п.