Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

— Bonjour, tout le monde, — громко сказал один из них. — «Привет всем».

Некоторые посетители ответили. Жандармы огляделись, а потом пошли от стола к столу. «Papiers?» — спрашивали они. Они требовали документы, удостоверяющие личность. У меня их не было. Хотя жандармы останавливались у каждого столика, но я заметил, что они посматривают на меня. Я поискал глазами запасной выход — его не было. Казалось, они проверяют документы сидящих за столиками поверхностно, как будто нацелились на кого-то определенного. Может быть, если бы я вел себя совсем непринужденно, то смог бы просто пройти мимо них, как будто у меня дела; смог бы выйти в ту же дверь, через которую они вошли. Я сидел, затаив дыхание, уткнувшись в газету и делая вид, что их жандармские дела меня не касаются и я так занят международной ситуацией, что мне нет дела до происходящего здесь.

— Papiers, bitte, — сказал мне один из офицеров, мешая немецкий и французский языки.

Как ни странно, мне это понравилось. Я подумал, что нацисты никогда бы не снизошли до того, чтобы сказать bitte — пожалуйста, если они имели дело с евреем.

— Je n’ai pas de papiers, — ответил я незамедлительно. — «У меня нет документов».

— Alors venez avec nous, — сказали мне. — «В таком случае идите с нами».

На любом языке было ясно, что я нахожусь в затруднительном положении. Я жестикулировал: в чем дело? Они спросили, есть ли у меня вещи, которые я хочу взять с собой.

— Non.

— Вы хотите заплатить, прежде чем уйдете, не правда ли?

Я старался оставаться спокойным и игнорировать смертельную тишину, повисшую в кафе. Я дал мужчине в фартуке деньги и ждал сдачу. Офицеры скучающе озирались вокруг. Я представлял, как дядя и тетя отреагируют, узнав, что меня задержали, и спрашивал себя, могут ли жандармы слышать, как громко бьется мое сердце. Когда мужчина в фартуке вручал мне сдачу, мне пришло в голову, что, возможно, это он вызвал жандармов. Не полагайся ни на кого , предупреждала мама.

Мы молча ехали в близлежащий жандармский участок. Но это же не нацистская Германия, говорил я себе, это — Люксембург. Посадят ли меня в тюрьму? Так ли все начиналось для других, тех, кто сидит сейчас за колючей проволокой в Дахау или в Бухенвальде?

Жандармы привели меня в Бюро жандармерии к офицеру, ведущему расследования. Построенное из камня и кирпича здание представляло собой комбинацию тюрьмы и военных бараков. Оно было похоже на крепость из детских сказок. Мне захотелось домой. Я хотел к маме и папе, я хотел назад, в Вену двадцатых годов.

Я сидел перед письменным столом следователя. За ним на стене висел портрет правящей монархини, великой герцогини Шарлотты в сверкающей тиаре. Офицер нахмурился. Он спросил мое имя и возраст. Казалось, однако, что мои ответы его не интересовали.

— Как вы перешли границу? — спросил он.

— Я переплыл Сауэр, — ответил я.

— Это отчаянный поступок, — сказал он, казалось, впервые действительно заметив меня. — Вода была высокая.

— Да, вы правы, — согласился я в надежде, что он будет тронут моим бедственным положением и моей честностью. — Было жутко и очень тяжело — сильное течение несло меня. Но оно же мне и помогало.

— Вы, конечно, говорите мне правду, не так ли?

— Да, — ответил я. — Клянусь. Это была моя цена за шанс обрести в вашей стране свободу. В Вене стало очень плохо для нас. Моя мама отправила меня.

Я сказал правду и жаждал сочувствия, ощущая, что поток, в котором я нахожусь в этот момент, намного опаснее, чем Сауэр. Казалось, следователь сейчас улыбнется. Я опять посмотрел на портрет великой герцогини. Ее глаза излучали доброту и сочувствие. Я подумал о Гитлере, нашем общем враге.

Без сомнения, здесь найдется место для одного маленького безопасного еврея. Много ли места мне нужно?

— Кто вам помог здесь, после того, как вы достигли Люксембурга? — спросил он.

— Никто, — ответил я быстро.

— А где ваша мокрая одежда? Ведь не голым же вы плыли?

— Нет, месье. Вот, потрогайте мой пиджак, мои брюки, если вы не против. Посмотрите на мою обувь.

Я встал и шагнул к нему. Он потрогал мою одежду и убедился, что она еще влажная.

— Вы сказали, что вы прибыли сюда два дня назад. Как и когда вы добрались до города?

— Я приехал сегодня утром, — соврал я. — За час до моего ареста в кафе. Я шел пешком и отдыхал на обочине дороги. А вчера проезжающий крестьянин подобрал меня на свою повозку.

Для моих ушей это звучало вполне убедительно. Река находилась километрах в тридцати от города. Без сомнения, жандарм пощадит меня, увидев, что я не преступник.

— А вы действительно переплыли реку? — спросил он еще раз с недоверием.

Я серьезно кивнул.

— У вас есть тут друзья или родственники? — осведомился он.

— Нет, месье, — ответил я. — Я бы хотел иметь кого-нибудь, кто мог бы мне помочь.

— Нет, — сказал он, взглянув на письменный стол, а потом на меня. — Никто не сможет вам помочь.

Я чувствовал, что тону.

— Вы нарушили наши законы, — продолжал он, — Вы находитесь здесь без разрешения. Нелегально.

— Да, — признал я, стараясь, чтобы голос мой не сорвался. — Что теперь со мной будет?

Сейчас я был снова просто мальчишкой. Глупо было переплывать реку. Я был отдан на милость этих обладающих властью людей, которые накажут меня только за то, что я сделал попытку спасти свою собственную жалкую жизнь. Меня пошлют в Дахау, как дядю Морица, и бедная моя мама будет оплакивать меня.

Он вытащил из ящика письменного стола бланк и начал его заполнять. Успокойся, думал я. Следователь производил впечатление здравомыслящего человека. Великое герцогство откроет свои объятья такому безобидному существу, как я. Он заполнил бланк и, опершись локтями о стол, посмотрел на меня.

— Что теперь с вами будет, — сказал он, — зависит от вас.

Он объяснил, что у меня есть три возможности. Я могу вернуться в Германию — что, очевидно, немыслимо. Меня могут доставить к французской или бельгийской границе, откуда я могу вновь попытать счастья. И наконец, я могу предстать перед судом, так как я перешел границу Люксембурга нелегально. Меня, вероятно, признают виновным и отправят в тюрьму.

— Если вы хотите подумать, — сказал он, — у вас есть время до завтрашнего утра.

— А сейчас? — спросил я.

— А сейчас у нас есть для вас камера.

— Камера? Могу ли я ответить сразу? — спросил я.

— Разумеется, — ответил он.

Я взглянул на стенные часы. Было половина первого.

— У меня тетя в Париже, — сказал я ему. — Могу ли я поехать туда?

Он ответил утвердительно и добавил, что французский город Тьонвиль расположен ближе всего к люксембургской границе. Оттуда до Парижа километров сто пятьдесят.

— Это далеко, а денег на поезд у меня нет, — сказал я.

Он вел себя со мной очень доброжелательно, поэтому я был достаточно расслаблен, чтобы задать ему риторический вопрос: