Владимир Силантьев - Воздушные разведчики

Вечером в крестьянской хате, где разместились летчики, между хозяином-поляком и Виктором произошел такой разговор. Старик вдруг сказал:

- Фрицы-то высоко летают, а вы, русские, низко. Видать, не умеете.

Виктор стал объяснять, что бреющий полет опаснее, а поляк не верит. Озадаченный Виктор отрезал:

- Ну хорошо, завтра полечу, возьму, и сшибу трубу твоей хаты.

- Не сшибешь, - ответил поляк, - она крепкая.

- Хорошо, посмотрим!

И расстались.

На следующий день, возвращаясь с задания, Виктор разглядел эту самую трубу и прижал к ней Пе-2. Самолет взмыл, и от идущей от винтов струи труба рассыпалась. Ох к смеху было в тот день! Поляк с восторгом всем рассказывал, какие храбрые русские летчики.

А Петров был счастлив вдвойне. Мало того, что убедил старого поляка в своей правоте, но и вернулся с исключительно ценными фотодонесениями. Его боевой друг Малинкин в тот день захворал, и штурманом летал Дерябичев.

Петров хорошо знал от Голубничего, что Юра в полете не любит лишних разговоров. На вопросы иного незнакомого летчика, решившего проэкзаменовать штурмана, постоянно спрашивая "Где находимся?", Юрий обычно отвечал: "В воздухе". А если летчик не унимался и, увидев деревню, снова спрашивал, что за пункт, Юра ехидно говорил: "Населенный". И так несколько раз, пока летчик не убедится, что штурман занят своим делом и ведет самолет точно по маршруту.

Но во время полета с Петровым Юра не умолкал всю дорогу.

- Командир, подверни чуть вправо! - попросил вдруг он.

- А что случилось? Вроде бы летим нормально.

- Так-то оно так, но вижу справа что-то похожее на вновь сооруженную крупную полосу обороны фрицев. Пролетали тут неделю назад с Голубничим и ничего не заметили...

- А где мы сейчас находимся?

- В ста пятидесяти километрах западнее Варшавы. Через несколько минут разведчики приблизились к цели настолько, что отчетливо смогли разглядеть с большой высоты свежевыкопанные противотанковые рвы и другие атрибуты мощных оборонительных укреплений отступающих гитлеровцев. Полоса тянулась на много десятков километров с севера на юг.

- Летим над целью, Витя, включаю фотоаппараты! - крикнул Юрий.

Инициатива разведчиков была отмечена благодарностью. В напряженной боевой работе заканчивался славный 1944 год.

...Советские летчики полюбились населению польского городка. И в дни рождественских праздников жители западной половины Крынок, где высился красивый католический собор, приглашали нас в гости. Затем, в январе, белорусы в соответствии со своей традицией отмечали рождество, и нам трудно было не ответить на их гостеприимство.

Фашисты, оккупировавшие городок с осени 1939 года, хозяйничали как у себя дома. Население испытывало недостаток в продуктах. Беднее всех жили белорусы, но их праздничные столы, накрытые ради нас, не пустовали. Мы знали, чего это стоило. В течение двух месяцев, что мы находились в Крынках, белорусы и поляки экономили на всем, перебиваясь картошкой и хлебом.

Мы тоже пригласили их за наш новогодний стол в ночь на 1 января 1945 года. К этому времени с питанием у нас стало лучше. Воинская норма по-прежнему оставалась скромной, но возле аэродрома находилось брошенное бежавшим помещиком картофельное поле, и мы пекли картошку на костре. Вскоре начпрод собрал стадо в триста голов из разбежавшихся во время боев коров и стал забивать для нас по одной в день. Наши негустые технарские щи покрылись пленкой жира, скудный сержантский харч стал вкуснее.

Старуха хозяйка убогой белорусской хаты, где мы квартировали, приготовила на Новый год вкусный ужин, вынесла из погреба красноватый бимбер - местный самогон, - и мы дружно выпили за грядущую победу. Старушка отказалась, вспомнила двух пропавших без вести сыновей, призванных в польскую армию. Она сидела за столом молча, стесняясь притронуться к селедке, которую мы раздобыли в сержантской столовой, и внимательно слушала разговор двух русских - моего друга Андрея Сакеллари и меня.

Андрей был редкий токарь-умелец и служил в авиаремонтных мастерских. Мы оба страстно любили поэзию и музыку. Мой друг, потомственный рабочий-слесарь, оказался человеком большого ума и тонкой интеллигентной души. До войны он успел закончить два курса Литературного института. Стихи его казались мне настолько совершенными по сравнению с моими скороспелыми творениями, что я забросил стихотворчество.

Но жить без сочинительства я не мог. Механик-электрик нашей эскадрильи выменял у одного поляка на продукты расстроенный маленький аккордеон и приставал ко мне, прося поиграть на его инструменте.

Полковой баян затерялся где-то в Смоленске. Скучно было без музыки и мне, и моим товарищам, но сыграть на разбитом примитивном аккордеоне сложные мелодии мне не удавалось. И я стал сочинять свои песни. Первая была грустная-прегрустная. В ней говорилось о солдатской тоске по дому и любимой девушке, о фронтовой жизни и страстном желании поскорее кончить войну и вернуться домой.

Зато вторая песня была задорной:

На перроне, на вокзале

В бой любимых провожали.

Что с тобой, с тобою, девушка?

Парню, бедному, неловко:

Прижимается головкой

И дрожит ее рука

Не грусти, подожди!..

Один из механиков первой эскадрильи обладал красивым лирическим тенором и, исполняя мою первую, грустную песню, доводил товарищей чуть ли не до слез. Затем в два голоса мы пели с ним "Не грусти, подожди!", и наш короткий импровизированный концерт у самолетов заканчивался "Коробейниками". Потом я сочинил песню про жеребят, которых видел по утрам, шагая из городка на аэродром. Однажды мои песня услышал комиссар полка и предложил включить их в программу концерта самодеятельности, который однополчане давали в городском театре Гродно.

Зал был переполнен. "Не грусти, подожди!" пришлось исполнять на "бис". А начался концерт стихами Андрея Сакеллари. Он прочитал что-то слишком философское, и ему вежливо поаплодировали. Андрей завидовал моему успеху и искренне восхищался моими песнями. Я же утверждал, что это - мое мимолетное увлечение, а вот его стихи - вершина, до которой мне никогда не добраться.

Так мы проспорили до полуночи, пока глаза сами собой от усталости не стали закрываться. Вдруг в хату ворвался мой моторист и сказал, что-приказано через час явиться в штаб с вещами.

Солдаты Рокоссовского прорвали фронт и развили наступление. Старшим авиамеханикам приказано перебазироваться на новый аэродром города Модлин, что находится севернее Варшавы, на берегу Вислы. Выезжаем в ночь с тем, чтобы прибыть туда утром и приготовиться к приему самолетов.

Впервые мне предстояло перебазироваться на новый аэродром наземным транспортом. Весь победный путь на запад - от валдайского аэродрома Выползово до польского городка Крынки я совершил на своих самолетах в качестве четвертого члена экипажа, втиснувшись в узкую переднюю кабину между летчиком и штурманом.