Михаил Армалинский - Аромат грязного белья (сборник)

Среди биографов Ницше находятся и такие, которые наслаждаются предположением, что Ницше спал с Элизабет. Разумеется, никаких подтверждающих сведений об этом не имеется. Но запретить мечтать невозможно.

Так что жизнь Ницше оказалась короткой и прошла без эротических и прочих приключений, единственным из которых стало сумасшествие.

Литературное, или, как Ницше называл, филологическое, творчество по-крупному началось с книги Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. Работал он над ней с 1869 по 1871 год. Ещё плохо осознавая, что ему нужно, молодой Фридрих, не видя корешков, бросился на вершки. Античная культура была давно облюбованным садом, в котором европейские интеллектуалы срывали пахучие цветочки, стыдливо сторонясь плодов. Всё это сопровождалось романтической тоской по золотому веку, о котором те знали только по вымыслам историков, мифам и прочей культурной белиберде, не имеющей никакого отношения к реальной жизни до нашей эры. И на этих иллюзиях и фантазиях о дальнем прошлом формировались мечты и желания, обращённые в настоящее, что из-за заведомого несоответствия выдумки и реальности рождало сентиментальную неудовлетворённость настоящим.

Однако Ницше сделал важный шаг самопознания и надёргал букет древних цитат, которым украсил свою тянувшуюся и, как впоследствии оказалось, пожизненную половую неудовлетворённость, а точнее – великий крах. Идея книги, многословно, витиевато и напыщенно выраженная, проста: есть Аполлон, который олицетворяет духовную культуру, и есть Дионис, который заведует чувственной жизнью. Так вот Ницше обеими руками – за Диониску, поскольку именно то, что за ним стоит (или торчит), и есть не только истинное, но и самое приятное. Ну, а Аполлошка – это фальшивка. Таким образом, прячась за Диониса и используя его исторический авторитет в качестве тарана, Ницше попёр на обхристианенное общество, которое только тем и занимается, что всё чувственное зажимает огромными тисками морали.

А «рождение трагедии» происходит тогда, когда оказывается, что Дионис не помогает, и ты всё равно набиваешь шишку о каменные стены церквей и храмов.

В этом раннем произведении обозначились идеи, над которыми Ницше будет размышлять и шлифовать от произведения к произведению, и все книжки будут, по сути, об одном и том же, хотя под разными названиями. Его поздняя любовь – Достоевский, которого случайно открыл Ницше к концу своего разумного существования, заметил, что «каждый писатель пишет все свои вещи из одной чернильницы» (неточная цитата).

Позже Ницше опомнился и перестал писать бесконечные, непроходимые тексты, а решил концентрировать мысли в кратких афористических выжимках. Ларошфуко, Шамфор, Монтень были его образчиками лаконичности и заострённости мысли.

Понимая искусственность своей научной увлечённости сомнительной античностью, Ницше вопрошает:

Не есть ли научность только страх и увёртка от пессимизма? Тонкая самооборона против истины? И, говоря морально, нечто вроде трусости и лживости? Говоря неморально, хитрость? (6:49)

С тех пор Ницше начинает писать более откровенно, не прикрываясь «научностью».

Я, разумеется, на научность плевал, а следил и подмечал всё, что так или иначе у Ницше связано с сексом, поскольку именно недостаток или полное отсутствие секса в его жизни стали фундаментом, на котором Ницше строит все свои претензии и недовольства моралью, составляющие суть его произведений.

Примечательно, что Ницше прежде всего пытается изучить самого себя – начиная с детства, он пишет несколько автобиографий, с каждым разом всё более углубляясь в подоплёку своих поступков и чувств.

Ницше осознаёт свои слабости, в том числе стилистические, и со временем преодолевает их, но только на языковом уровне. Сексуальные преграды ему не только не удалось преодолеть, но они, казалось, росли перед ним всю его жизнь и под конец довели его до сумасшествия (кто знает, если бы он вёл активную половую жизнь, то и опухоль в мозгу могла взять и рассосаться).

Вот что Ницше пишет о Рождении трагедии :

…книга эта «пересахарена до женственности» (6:50).

Таким образом, женщина ему видится сладкой, как сахар, и в то же время он связывает женственность со всем негативным в человеческой душе, с рабством, с тем, с чем он так отчаянно борется во всех своих книгах. (Кого люблю – женщин, – того и бью.)

С самых юных лет Ницше на словах женщин не жалует, осуждая в них то, что порицается моралью, которую сам же Ницше ненавидел. С одной стороны, он славит Дионискину похоть, а когда он видит её в женщине, то называет её не похотью, а принижающе-уничижительно: «похотливостью» (6: 92). (Надеюсь, перевод с немецкого точный, а то мои аргументы рухнут.)

Главный смысл философии Ницше – это изменить мир так, чтобы недоступные ему женщины стали доступными. Он метафорично называет свою душу менадической (6:51). И мы (вместе с Ницше) прекрасно знаем, кто такие менады с точки зрения ебли.

Ницше ставит вопрос о злокачественности морали:

И сама мораль – что если она есть «воля к отрицанию жизни», скрытый инстинкт уничтожения, принцип упадка, унижения, клеветы, начала конца? (6: 54).

Вскоре Ницше сам ответит резко положительно на этот вопрос.

Естественно, что христианская мораль запрещает, притесняет половую жизнь, и об этом в открытую Ницше напишет и возмутится, гордо назвав себя «имморалистом».

Ницше грезилось (уж коль не удалось наяву) прочно связать себя с Дионисом – и по простой причине, сладострастно изложенной Ницше:

Почти везде центр празднеств Диониса лежал в неограниченной половой распущенности, волны которой захлёстывали каждый семейный очаг… тут спускалось с цепи самое дикое зверство природы, вплоть до отвратительного смешения сладострастия и жестокости… (6:64)

Но Ницше было не дотянуться до Диониски даже на уровне потребления алкоголя. Ницше совсем не мог пить – тело не принимало. В школе Ницше был лишён ранга первого ученика за то, что пришёл пьяным после вечеринки с товарищами (1). С тех пор он с этим делом завязал.

Тем не менее Ницше видел сновидение и опьянение как символы аполлонического и дионисического начал (6,59).

Однако опьянения не получалось. И прежде всего – безалкогольного опьянения, в которое можно было себя вогнать с помощью сексуального возбуждения:

В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его (7:304), —

чем Ницше регулярно и занимался.

Сексуальное возбуждение преобразовывалось в слова с кпд чуть ли не в 100 процентов – ведь температура изложения у Ницше всегда на уровне кипения, переливания через край, то есть семяизвержения.