Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

«Чудак!» – подумал Воронов.

Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.

Полк стал в ружье.

– Ребята, скидывай башмаки и мундиры – пойдем вброд! – сказал Суворов.

Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.

– Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? – журил он молодого мушкатера.

Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.

– Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь – выстирать портянки!

– А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься сбросить? – накинулся он на другого.

– Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? – спросил Суворов, подходя к Воронову.

– Никак нет! – бойко ответил Воронов.

Он был удивлен и обрадован, что полковник до сих пор помнит его.

– Тяжело в ученье – легко в походе! – сказал Суворов, проходя.

– Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь, помилуй Бог! – учил он кого-то в соседнем капральстве.

Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.

– За мной, ребятушки! – сказал Суворов и стал спускаться с берега.

Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от холодной воды, перекидывались словами:

– Ого-го!.. Студеная…

– Под этим бережком ключи.

– Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, – шутил кто-то.

– Вот бы с бреденьком походить…

– Полу макаешь, держи выше!

– Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.

– Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то – гляди…

Вот уже вода выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими. Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.

Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно подавались вперед.

– Вот так глубоко!

– Ротный наш, Михайло Илларионыч, поплыл.

– Гляди, чтоб и тебе не пришлось!

– Чего тянешь? Не тяни зря!

– Держись!

Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду. Воронов схватил его за руку.

– Не сдерзался, дяденька, – виновато прошепелявил он, – в ямину попал!

Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались, – командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.

Из-за дальнего болотца показалось солнце.

– Станови-ись!

Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая дрожь.

– Ребята, видите монастырь? – указал Суворов на белевшие стены. До них было не более ружейного выстрела. – А ну-ка, погреемся! Взять штурмом монастырь! На стены! Ура!

Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины, задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.

В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая, показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на крыльцо в одних портах.

– Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? – кричал он пропитым басом.

В воротах показался буланый жеребец Суворова.

– Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция, – спокойно сказал Суворов, подъезжая к выстраивающимся ротам.

– У добрых людей экзерциция в поле, а у вас – во святой обители! Ровно басурманы. Я жаловаться в Синод буду! – выходил из себя игумен.

– Смирно! – крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. – Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!

– Рады стараться! – грохнуло в ответ.

И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.

Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.

Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина, 2-й дивизий Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых полков расположились в палатках у Красного Села.

В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие, белили амуницию.

В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило злое-презлое: каждый хотел, чтобы его часть была лучше других. Значит, надо было не жалеть солдату палок, а здесь, вблизи от императрицыной ставки, нельзя было не только ударить, но даже всласть изругать солдата – в писаном уставе не сказано было обучать побоями. Капралы ругались вполголоса, втихомолку тыкали солдату куда-нибудь в бок, под девятое ребро, кулаком. В зубы ударить не годилось – еще невзначай понаставишь к смотру фонарей.

Только в одном Суздальском полку все шло по-обычному: полковник Суворов не терпел никаких зуботычин, считая, что солдат надо учить словом, а наказывал в крайнем случае, за большую провинность.

20 июня отдали приказ при пароле: бригадира Измайлова назначить командиром легкого корпуса. Корпус должен был прикрывать фронт и левое крыло царицыной армии от «врага» – дивизии Панина.

Легкий корпус сформировали из войск 2-й дивизии. Конница – Санкт-Петербургский карабинерный полк, казаки и четыре эскадрона грузинских гусар. Пехота – один батальон мушкатеров и две роты гренадер Суздальского пехотного полка под начальством полковника Суворова.

Суздальцев императрица выбрала из всех других армейских полков потому, что об их полковнике Александре Суворове шла молва, будто он по-особому обучил свой полк.

«Противник» – дивизия Панина – занял позицию на возвышенностях перед рекой Пудость. Панин построил три моста через реку, впереди линий пехоты, на холмах, поставил пушки с прикрытием и стоял, ожидая нападения сил императрицы.

21 июня, в пять часов пополудни, Екатерина II выехала из лагеря. Впереди, в полуверсте, шел авангард – двести гусар и пятьсот казаков. Полк конной гвардии прикрывал ее справа. Екатерина II обходила правое крыло Панина.

Полковник Суворов со своими суздальцами стоял у деревни Техвиной. Бригадир Измайлов приказал не отходить от нее.

Был жаркий день. Парило. Солдаты, еще с вечера завитые и напудренные, одетые в тесные мундиры, изнывали от жары. По щекам текла бурая жижа из свечного сала, муки и пыли. Сам полковник чувствовал себя тоже неважно: с непривычки давил застегнутый на все пуговицы камзол, мешала треуголка. А главное, у него не хватало терпения пережидать все эти обычные эволюции, которые нужно было по правилам линейной тактики проделывать атакующим войскам.

Панин, заняв крепкую позицию, будет стоять неподвижно на одном месте, а войска императрицы начнут перестреливаться с ним. Это была раз навсегда узаконенная тактика всех положений. До чего это было скучно, плац-парадно и, прежде всего, неверно!