Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

— Переводчики — японцы?

— Есть японцы (Исигаме), есть русские (Вильм).

— С японцем я не могу говорить об этом; это должно быть секретно от японцев.

— Тогда просите объясниться с русским.

Не думаю, чтобы посланник нашел нужными его услуги. Но изумительна способность японцев всевозможно действовать для пользы своего отечества! По всей вероятности, есть и такие превратившиеся в русских до неузнаваемости для изучения России в пользу своего военного министерства. — Ведь этого Ямагуци ни один китаец не распознает и не догадается, что это японский шпион. Коса, шапочка, мягкость движений — все–все — чистейше китайское!

— Много ли у вас таких, как Вы? — спрашиваю.

— Есть–таки, но не настолько изучили китайский «орей», — говорит.

Учащиеся почти все собрались. За всенощной было пение двух хоров.

20 августа/2 сентября 1900. Воскресенье.

За Литургией был, между прочим, маленький, лысый, подвижный господин, оказавшийся русским; по выходе нашел его у себя вместе с кандидатом Марком Ивановичем Сайкайси. Увидев меня, он начал рекомендоваться:

— Москвич, агент торговой компании в Ханькоу, купеческого сословия, но образованный, потому что нынче и купцу нельзя без образования; член географического общества, путешествующий там и там… и прочее, и прочее. — Барабанил он себе похвалы таким чеканным тоном, что я не выдержал, расхохотался, свалив причину на что–то другое.

— Рефераты делаю, печатаю статьи, — продолжал он.

— Я буду читать Вас — позвольте узнать фамилию.

— Колобашкин, к Вашим услугам. — И он дал карточку.

По окончании разговора и чая, по моему совету, отправился в сопровождении господина Сайкайси осмотреть Токио.

От о. Петра Ямагаки длинное письмо с описанием, как без причины злобствующие на него продолжают свои козни, имеющие целью выжить его из Хакодате; даже катихизатора Петра Обара смутили и вооружили против о. Петра. Я тотчас же написал по–русски к Обара и Зилоту Моки, другому катихизатору, чтобы они были благоразумны, не отделялись от о. Петра и старались образумить немирных, которые ни в каком случае цели своей не достигнут, не заставят меня вывести о. Петра из Хакодате без достаточной причины на то; каприз же их не есть законная причина.

Вечером внушал регенту Алексею Обара приложить старания об обучении учеников Семинарии и Катихизаторской школы двухголосному пению; это–то и должно быть настоящим пением провинциальных японских Церквей. Четырехголосное может быть в очень немногих местах; одноголосное не благозвучно; двухголосному же никто в провинциях не может обучать, потому что преподавания сего рода пения не существует при Миссии. Сколько раз просил я Львовского ввести сие преподавание! Но для этого лентяя интерес японских Церквей разве существует? Теперь в его отсутствие нужно воспользоваться случаем завести преподавание всем семинаристам двухголосного пения после одного года пребывания их в школе; одного года довольно для усвоения одноголосного, а шесть лет пусть еженедельно имеют три класса двухголосного; кроме того, пусть по очереди поют всенощные и Литургии по пятницам и субботам тем же двухголосным пением. Катихизаторская школа должна следовать тому же правилу. Отныне сие начнется.

21 августа/3 сентября 1900. Понедельник.

В восемь часов утра в Соборе отслужен молебен «пред началом учения» для собравшихся в школы. Пред многолетием я сказал учащимся краткое поучение; главная мысль: «Спаситель уподобил Царство Небесное зерну горушну; Японская Церковь ныне именно это зерно. Но оно уже рассеяно по всей Японии. Кто же сеет? Отсюда, из этих школ вышли эти сеятели. И вы готовитесь к тому же служению… Много школ в Токио, и все имеют хорошие цели, но — цели земные. Кто скажет воину, защищающему отечество, что есть отечество небесное? Кто внушит судье, что над ним есть верховный невидимый Судия, блюдущий за ними? Кто научит купца тленным сокровищем покупать нетленное? Вы готовитесь на то! — Итак, бодро и радостно приступайте к занятиям. Господь даст вам успехи, если вы будете верны вашей цели»…

Вечером Семинария с Катихизаторскою школою и Женское училище справляли Симбокквай с пением и речами; дано мною 5 ен на «кваси».

Катихизатор в Коци Петр Хиромицу, получающий 14 ей, квартирных 5 и дорожных в деревню 1 ену, просит прибавки жалованья — семейство–де. О. Павел Косуги подкрепляет его просьбу. Отказано, пока покажет хоть некоторые плоды своих трудов; несколько лет ни малейшего признака, чтобы что–либо делал — завзятый лентяй!

22 августа/4 сентября 1900. Вторник.

В школах начались занятия. У нас с Накаем — дело по переводу Нового Завета: начали расставлять знаки препинания (кутоо); сегодня за день прошли шесть глав Евангелия Матфея.

Из кончивших ныне курс Семинарии Павел Акита назначен был катихизатором в Карасуяма, но отправился побыть дома, на Сикоку; был до сих пор, и сегодня получена от него просьба об отставке — «чувствую- де себя недостаточно ученым для службы». Экая бессовестность! Семь лет церковных расходов на него и трудов по воспитанию брошены на ветер. Обещание родителей отдать его службу Церкви — без него никто и не принимается в Семинарию — обман. И все это из–за русского языка: куда–нибудь продался в переводчики. Жаль, что еще нельзя прекратить преподавание русского языка в Семинарии — многих учебников еще нет на японском, русскими надо пробавляться. Но рано или поздно нужно достигнуть, чтобы все шло на японском языке, и изъят был из преподавания русский язык, этот камень преткновения и соблазн для столь многих грошовиков из японцев.

23 августа/5 сентября 1900. Среда.

После обеда, с двух часов, был в городе у знаменитого доктора, старика Тоцука Бункай. Иоанн Нода, врач с Сюзендзи, ученик его, говорил ему о христианской вере, и он будто бы расположен к ней, что меня и вызвало побыть у него. Он сам назначил время и звал. Принял очень любезно и заговорил — о Конфуции! Когда я жил в Хокодате, больше тридцати лет тому назад и читал Конфуция, то обмолвился каким–то толкованием собственного изобретения на какой–то стих Конфуция; это дошло до ушей Тоцука, ему понравилось, и вот он начал с сего припоминания. Я сказал ему, что забыл все это и вот уже тридцать лет, как у меня одно дело и одна забота — проповедь Христова учения. Думал, говоря это, что тотчас же можно приступить к катихизации. Куда! Пришлось переговорить и о Путятине — по поводу столовых часов, подаренных им в Нагасаки Абе бунго–но ками, а сим о. Тоцука — Часы сии стоят тут же, и о Дзинму, и о том, откуда японский народ, и Бог весть еще о чем, пока настоятельно свернул и на веру, но нить речи постоянно ускользала у меня, ибо слушатель к каждому слову придирался, чтобы заговорить о другом. Словом, двухчасовая беседа — совсем бесплодная! Человек «золотой средины» (Конфуциево); высший мир для него не существует, хотя и низший тоже чужд ему — по–своему он добродетелен. — По возвращении домой послал ему несколько вероучительных книг, но, вероятно, от них будет такая же польза, как от моего визита.