Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

21 июля/3 августа 1903. Понедельник.

Гость В. А. Тронин, вчера вернувшийся из Никко, куда уехал в субботу, сегодня отправился восвояси, заняв у меня 100 ен, которые обещался выслать по возвращении в Благовещенск. Пригласил он сопровождать его до Кёото в качестве переводчика Павла Ямада, который изрядно уже говорит по–русски.

22 июля/4 августа 1903. Вторник.

Перевод расписок.

И. А. Сенума с семьей отправился на воды. Не перестает толковать, что его приглашают преподавать в какой–то новооткрываемой школе русский язык. Видно, что тянет и его последовать товарищам–изменникам своему назначению. Есть еще у него некоторая остойчивость и тяжесть, которую другая чашка весов с подкупающими деньгами не перетягивает. Но уже начинаю я сомневаться, если бы прикинуть еще денег, не перетянула бы эта чашка и не перекувырнулась бы его честность. А ведь и от Миссии получает столько, что, кажись, можно бы довольствоваться, никто другой столько не получает: 45 ен жалованья, 10 частно от меня, вся семья питается от Семинарии (что, надо полагать, ен 15 в месяц), да квартира ен 10, итого ен 80.

В конце концов, быть может, придется плюнуть на этих продажных японских кандидатов и вызвать из России своих, русских, двоих — оными уже и набивался однажды К. П. Победоносцев, что я тогда телеграммою отклонил. И Семинария велась бы несравненно лучше — разумней и правильней. Увидим, что Бог укажет.

23 июля/5 августа 1903. Среда.

Был в Иокохаме получить от Lane and Crawford ковер, выписанный из Англии для храма в Кёото. Иподиакон Кавамура поедет в Кёото, чтобы постлать его в храме, а главное, чтобы перевести землю и здание с имени о. Мии на мое. Земля будет мною арендована на тысячу лет, ибо иностранец в Японии владеть землей не может, дома и храм куплены, то есть по купчей переведены на меня, причем немалый расход будет на совершение всех процедур. Зато потом, даст Бог, будет безопасно.

24 июля/6 августа 1903. Четверг.

Погода, наконец, ясная и жаркая. Дело — хлопоты по ремонтам зданий.

25 июля/ 7 августа 1903. Пятница.

Был Reverend Arm. King, епископальный англиканский миссионер, попросить два экземпляра Священной Истории картин Крюкова для своих миссионерок в Корее. Это уже третий или четвертый раз, что они просят этих наших картин. Я обещался уступить два экземпляра из пяти, которые недавно выписал и скоро жду. Кинг путешествовал по Китаю и Корее и только что вернулся. В Пекине посетил нашу Миссию и говорил, что постройки в ней деятельно возводятся; виделся с Преосвященным Иннокентием, которого хвалит; осмотрел наши храмы в Манчжурии, докуда достигал, и все ему понравилось; по крайней мере, речь его сладка и мягка, как елей. Только в одном месте в Церковь его не пустили (должно быть, замок висел на двери), и он, упоминая об этом, поморщился, но тотчас же спохватился и принял елейное выражение. Про свои епископальные Миссии говорил, что у них в северной части Китая до полутора тысячи христиан, и дело бодро идет вперед.

26 июля/8 августа 1903. Суббота.

Был студент Санкт—Петербургского Университета Владимир Александрович Колянковский, путешествующий во время каникул, и привез письмо от Николая Васильевича Орлова, псаломщика нашей Церкви в Лондоне, с брошюрой его перевода. В письме, между прочим, говорится: «Русские в Лондоне могут, наконец, похвалиться неслыханно гигантским шагом вперед: после целого столетия у нас впервые на наружной уличной двери появилась трехдюймовая дощечка с надписью „Русская Православная Церковь”» и так далее. Говорится еще: «Думается, что можно было бы воскресить и с значительною пользою продолжать издававшийся некогда доктором Овербеком, все еще здравствующим, журнал, при целых четырех кандидатах богословия, певчих, всякий раз знакомящих пустые стены со всеми возможными напевами, но, конечно, не при фаворите „Российского великого инквизитора”». Под последним Николай Васильевич разумеет, должно быть, К. П. Победоносцева, чем являет свой совершенно беспочвенный на сей раз пессимизм, под предпоследним — своего лондонского протоиерея, который, действительно, мог бы заняться изданием журнала при таких обильных умственных средствах там — мысль на сей раз очень основательная.

Катихизатор Моисей Минато на пути из Оотавара в Ооцуцу, ныне гостящий здесь, получил письмо от Максима Обата с острова Сикотана, что там помер Яков Сторожев, старшина между тамошними христианами- курильцами. Очень жаль. Это был наиболее разумный и благочестивый из них.

27 июля/9 августа 1903. Воскресенье.

До Литургии двое возрастных крещены; один из них молодой чиновник, имеющий скоро отправиться в провинцию директором сельскохозяйственной школы.

Был молодой сербский офицер, по карточке: «Златко Гюров Попов», бежавший из Сербии после убийства короля Александра. Говорит, что «он из того же полка, офицеры которого убили короля, но он не участвовал в этом, он стоял с полком на границе Македонии». Хотелось спросить: «В таком случае отчего же вы бежали? Вам не угрожала никакая опасность…» Показывал свой паспорт, свой диплом об окончании с отличием курса Военной Инженерной Академии, две фотографии; на одной он офицером, на другой он же офицером в кругу своих семейных. Жаловался, что приходится здесь с голоду помирать, никакой службы или заработка нельзя найти, просил помощи. Я дал ему 5 ен, которым он, видимо, очень обрадовался, и советовал попросить в Посольстве отправить его в русскую Манчжурию, где он может найти какую–нибудь службу. Кажется, что он именно из виновников смерти своего короля, сробел и бежал, не имея времени даже рассудить хорошенько, куда лучше бежать. Молодой, высокого роста, статный, мог бы назваться красавцем, если бы не эти большие белки глаз, изобличающие, кажется, жестокость в характере.

28 июля/10 августа 1903. Понедельник.

Из сегодняшних писем интересны: учителя Гимназии в Цукитате Павла Хорикоси и катихизатора в Ивагасаки Павла Оокава; оба об одном и том же и взаимно дополняют одно другое. Описывают следующее. У Хорикоси стали спрашивать о Вере. Не будучи в состоянии ясно отвечать на все, он призвал протестантского проповедника помочь ему за неимением налицо православного, но в то же время оповестил об этом одного из ближайших православных проповедников, именно находящегося в Ивагасаки, Павла Оокава, и звал его в Цукитате сказать православную проповедь. Оокава ответил на призыв и прибыл в Цукитате. Здесь стали они держать проповедь совместно — протестантский и православный катихизаторы — в удовлетворение желающим слышать о христианстве. Кроме слушающих язычников на проповеди случился еще и католик. Слово не могло долго держаться на нейтральной почве, и виною сделался протестант. Сначала речь коснулась Папы, и оба — протестантский и православный проповедники — заодно осудили учение о прерогативах Папы. Но вслед за тем протестант не удержался, стал хулить и православие, тогда Оокава стал на защиту православного учения и в свою очередь напал на протестантизм, и так как в нем дефектов не занимать стать, и все сквозят, точно дырявая рубаха, то невзрачную наготу протестантства Павлу Оокава нетрудно было обнаружить; разбил он того проповедника вполне, и вся аудитория была на его стороне, а Павел Хорикоси торжествовал в своем православном одушевлении. Сделавши свое дело, для которого был призван, П. Оокава вернулся в Ивагасаки. Но протестантский проповедник не хотел оставаться в долгу и стал вызывать своего иностранного принципала, Reverend’a Маколея, чтобы он сказал в Цукитате проповедь в защиту своего методизма. П. Хорикоси, узнавши об этом, вновь стал приглашать Павла Оокава в Цукитате. Оокава на этот раз нашел нужным спросить меня, «можно ли ему отправиться?» Так как Цукитате собственно было под ведением катихизатора в Такасимидзу Василия Ивама, я ему разрешил. Это было дней десять тому назад. Таким образом, стали друг против друга два вызванные представителя протестантства и православия. Маколей объявил свою проповедь в занятой им гостинице, П. Оокава — в частном доме. И что же? Так как предварительный религиозный диспут возбудил много внимания и любопытства и вместе склонил сочувствие заинтересованных в пользу Оокава и проповедуемого им православия, то все серьезные слушатели, как то: школьные учителя, врачи, многие из купечества и мещанства — собрались слушать его, а у Маколея оказалась тощая аудитория, состоявшая больше из детей, собравшихся на звуки фисгармонии и пения гимнов.