Сергей Алексеев - Дж. Р. Р. Толкин

Пик кризиса пришелся как раз на 1930-е гг., когда супруги оказались в роли действительно многодетных родителей. Уже в 1931 г. они ночевали в разных спальнях (Толкину, стоит помнить, не было ещё сорока) и вообще существовали почти автономно друг от друга. Даже в более поздние, лучшие годы их брака эта автономность могла бросаться в глаза — скажем, муж и жена в одно и то же время могли говорить с одним и тем же гостем о совершенно разных вещах. Тогда, впрочем, это воспринималось скорее как милое стариковское чудачество (каковых у Толкина было немало, в том числе менее милых). В конечном счёте супругов сближали в основном дети — самый несомненный и незаменимый дар, принесенный Эдит мужу. Но пока дети росли, они сами по себе могли оказываться яблоком раздора, а их воспитание, особенно религиозное, превращаться в поле боя родителей. Надо отметить, что Толкин активнейшим образом занимался детьми и отнюдь не считал их воспитание прерогативой супруги. Можно с уверенностью сказать, что они были ему ближе, чем она. И по меньшей мере одного из сыновей, Кристофера, он вырастил помощником и соратником, обретя наконец то, чего до той поры в собственном доме не имел.

Впрочем, говоря о причинах того, что брак Толкинов выстоял, следует помнить и об ещё одном обстоятельстве — Толкин действительно был почти фанатичным католиком, и развод для него был совершенно неприемлем, за гранью возможных постановок вопроса. Обширное письмо 1941 г. сыну Майклу, где Толкин очень полно раскрывает свои взгляды на любовь и брак, выдержано скорее в трагических тонах: «Мужчине-христианину бежать некуда ». Это при том, что «почти все браки, даже счастливые — ошибки: в том смысле, что почти с очевидностью (в более совершенном мире или даже при чуть большей внимательности в этом очень несовершенном) оба партнера могли бы найти более подходящих супругов». «Только редчайшая добрая удача сводит вместе мужчину и женщину, которые действительно как бы «предназначены» друг для друга и способны к поистине большой и блистательной любви». Поведав вполне светло под конец письма историю собственных отношений с Эдит (до брака), Толкин неожиданно заключает, однако, тем, что подлинная любовь обретается в Святом Причастии — «величайший предмет для любви на земле».

Впрочем, семейная жизнь Толкинов обостряется в драму ещё и взглядом из нашего времени. Читая Карпентера, например, стоит держать в уме, что для современного интеллектуала на Западе брак с коллегой почти норма. Недаром Карпентер называет редких университетских жен, которые в те годы «были коллегами своих мужей и помогали им в работе», «отдельные счастливицы». Жена самого Карпентера, Мэри Причард, стоит отметить, была его коллегой и иногда соавтором. Брак же Толкинов разделил общую драму целой эпохи.

Невозможность или крайняя трудность действительно «общей» жизни супругов в викторианской и поствикторианской Британии (и не только там) объяснялась просто. В средневековом «деревенском» обществе супруги априори принадлежали к одному общественному слою и выполняли одну и ту же социальную функцию, пусть и в разных её аспектах. Если муж пахал, то жена жала; муж защищал владение, жена управляла им для него и вместе с ним… Для служащего, буржуа, интеллектуала, да и для городского рабочего наступившего нового времени подобная, более чем просто «совместная» жизнь уже становилась невероятной. Женщина в промышленном городе лишилась своей социальной функции, у неё осталась только более (в бедных семьях) или менее (в среднем и высшем классе) значимая хозяйственная функция — внутри дома. Последняя, в свою очередь, как правило, почти ничуть не занимала погруженных в «работу» мужей. «В те времена, — справедливо отмечает Карпентер, — в нормальных обстоятельствах не могло быть и речи о том, чтобы женщина из среднего класса, выйдя замуж, продолжала работать. Поступить так означало показать всему свету, что ее муж не в состоянии содержать семью». Парадоксально, но эмансипация XX в. сделала хотя бы вероятным возврат к ситуации, при которой муж и жена, «как одна плоть», могут быть соработниками, помощниками и соратниками друг друга во всём.

Сам Толкин понимал — как минимум интуитивно — отличия традиционного брака от современного ему. «Примечательно, — пишет он в том же письме Майклу, — что счастливые браки более обычны там, где «выбор» молодых людей даже более ограничен родительской или семейной властью, пока существует социальная этика совершенно неромантической ответственности и супружеской верности». Едва ли Толкин имел в виду обычный для викторианской эпохи буржуазный брак — кажется, «расчёт» сам по себе его никогда не вдохновлял. В любом случае говорил он в этом месте именно о традиционном обществе, о прошлом и о других странах. Однако и грешил он не столько на изменение общественных условий, сколько на «романтическую традицию» западных литературы и искусства — взгляд «настоящего филолога»! Потому он и искал идеал не в будущем, а в прошлом. Эмансипация же (стоит помнить, что для большинства образованных британцев его поколения она ассоциировалась с революционным буйством суфражисток) скорее раздражала его. В другом месте того же письма он с иронией отзывается об «экономически независимых» женщинах: «Обычно на самом деле подразумевается экономическое подчинение мужчинам-работодателям вместо отца или семьи».

Понятно, что Эдит не могла разделить его научных занятий — Толкин на это и не рассчитывал, да и не хотел. Беда, однако, была в том, что и выходивший всё более для него на первый план «тайный порок» создания мифологии оказался ей чужд. А между тем здесь Толкину была нужна поддержка, было нужно вдохновение, даже какое-то «сотворчество» близкого человека. Первые из «Забытых сказаний» (а именно «Домик Забытой Забавы» и «Падение Гондолина» в 1917 г.) недаром переписывались Эдит. Почему это прервалось — более или менее понятно. «Легендариум» оказался слишком сложен и серьёзен, не более понятен, чем ученые труды мужа. И при этом польза титанической работы по его созданию и бесконечным переделкам была совершенно неясна с всё более важной в растущей семье житейской точки зрения. Чтобы понять и принять всё это, тем более продолжать вдохновлять и сотрудничать, требовалось быть не менее творческим и образованным человеком, чем сам Толкин. Только обращение к относительно «нормальной» литературе, начиная с «Хоббита», вновь позволило Толкину искать у жены сопричастности и одобрения своих работ, но в начале 30-х гг. до этого было далеко, а потом… вырос Кристофер.

И всё же «она была моей Лутиэн и знала это». И это вводит нас из реальной жизни с её бытовыми сложностями в мир «Легендариума». Сколько бы ни возражал Толкин против поиска отражений биографических «фактов» в своих текстах, но, по меньшей мере, его воззрения на женщин, на любовь и брак отразились в них щедро.