Энтони Берджесс - Уильям Шекспир. Гений и его эпоха

Фон хроник — и части первой, и части второй — война, гражданская война, с мятежным Генри Перси, очень похожим на лорда Эссекса, очень много, подобно ему, рассуждавшим о своей чести. Но в пьесе постоянно звучит другой голос — голос Фальстафа, а Фальстафу нет никакого дела до чести. «Что же такое честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух. Хорош барыш! Кто обладает честью? Тот, кто умер в среду. А он чувствует ее? Нет. Слышит ее? Нет. Значит, честь неощутима? Для мертвого — неощутима. Но быть может, она будет жить среди живых? Нет. Почему? Злословие не допустит этого. Вот почему честь мне не нужна. Она не более как щит с гербом, который несут за гробом. Вот и весь сказ». Фальстаф, по меньшей мере, не тщеславен. Если предстоит война, он получит от нее все, что можно. В недавней экспедиции Эссекса в Глостершир были выявлены злоупотребления со стороны власть имущих, и именно в Глостершире Фальстаф и судья Шеллоу проводят набор рекрутов. Фальстаф отпускает Плесень и Бычка, взяв три фунта за пару. Реальные глостерширские капитаны оказались более жадными, чем этот: цена была — пять фунтов с каждого, кто хочет купить себе освобождение от военной службы.

Такому Фальстафу предстояло стать одним из самых любимых персонажей мировой литературы, что останется вечной загадкой для тех, кто ставит знак равенства между любовью и моральным совершенством. Но для тех, кто не видит никакой добродетели в войне, правительственной пропаганде, квасном патриотизме, тяжелом труде, педантичности и кто дорожит падшей человечностью, когда она обнаруживается в мошенничестве и острословии, здесь нет никакой тайны. Дух Фальстафа — великий столп цивилизации. Он исчезает, когда государство слишком могущественно и когда люди слишком заботятся о своей душе. Когда мы говорим о шекспировском духе, порой мы имеем в виду главным образом Фальстафа. Когда у Оруэлла в «1984-м» Уинстон Смит пробуждается с именем Шекспира на устах, его подсознание не взывает к патриотически настроенному оратору или защитнику наведения порядка и повиновения в государстве; оно погружается в шекспировско-фальстафовский народный дух, вспоминая остроумного, непочтительного зубоскала, издевающегося над политическими лозунгами, старого, глумящегося надо всем Силена. Сейчас такие личности, как Фальстаф, почти исчезли, и поскольку власть государства расширяется, то вскоре будет ликвидировано и то, что еще осталось. Мы дорожим Фальстафом, испытывая по отношению к нему неизбывную ностальгию.

Есть, мне кажется, что-то от Шекспира в этом человеке, так же как и у Шекспира, обладавшего богатым воображением проектировщика, есть что-то от этого громадных размеров бога вина и трусости. Он не просто жирный мятежник, пытающийся вылезти из тощего конформиста. Он остроумный шут небольшого двора, Шекспир в доме Саутгемптона. Его терпят, но основательно презирают. В конце пьесы друг, который стал королем, отказывается от Фальстафа и призывает его покаяться. Фальстаф задолжал тысячу фунтов.

И приблизительно ко времени написания пьесы «Генрих IV», должно быть, пришел конец дружбе Уилла с Саутгемптоном. Фрейлина королевы, которую соблазнил граф, госпожа Вернон, исчезла на семь месяцев с ребенком. Граф сыграл роль человека, который тайно увез ее в Париж и женился на ней, но после их возвращения разгневанная королева засадила и Саутгемптона, и его графиню в тюрьму. С этого момента и далее Саутгемптон будет целиком солидарен с Эссексом. Не останется больше времени выслушивать добрые советы своего плебейского друга или заводить вульгарных друзей-актеров. Но граф принял, хоть и с большим запозданием, один совет: он рабски последовал указаниям своего ментора — сначала сделал свою избранницу беременной, а потом женился на ней.

Итак, для Шекспира Фальстаф был наглядным доказательством его мастерства и неиссякаемым источником накопления денег, он был, как ему и полагалось быть, всеобщим любимцем, и двор снисходительно смеялся над его шутками. По традиции считают, что «Виндзорские насмешницы», где показан влюбленный сэр Джон, были сочинены по личному указанию королевы, которая не хотела расставаться с Фальстафом. Маловероятно, чтобы Шекспир по доброй воле захотел показать Фальстафа в еще одной ипостаси. В «Генрихе V», чьей темой была справедливая и славная война, не оставалось места для пьяного циника, и Шекспир мудро, всего в одной сцене, преисполненной изумительного пафоса, расправился с ним. Фальстаф «Виндзорских насмешниц» несимпатичен; вожделение не к лицу ему, и он проигрывает в остроумии, находясь в окружении себе подобных.

Бен Джонсон, должно быть, одобрил Фальстафа, несмотря на свою критику в адрес Шекспира за отсутствие у него фундаментального знания античности. Фальстаф, вероятно, показался ему достаточно хорошо разработанным комическим персонажем в не слишком хорошо построенной пьесе. Для Бена шекспировские пьесы были лишены формы: они разваливались на части. Они нарушали законы античной драмы, которая учила искусству концентрации внимания публики через единство времени и места. Действие пьесы должно длиться не дольше одного дня и происходить на одном месте — тогда все в порядке. Но нельзя, подобно Шекспиру, растягивать действие на несколько лет, перенося его из города в город, даже из страны в страну. Внимание публики рассеивается; это слишком тяжело для восприятия, столько информации нелегко переварить. Таков, вероятно, был совет Бена Джонсона новым драматургам. Бен и Уилл, сидя за рыбным обедом в «Русалке» или за кружкой эля в «Тройной бочке», часто спорили о своем искусстве. Бен, как говорят, был человеком тучным, напоминал испанский галеон, но Уилл обладал маневренностью английского военного корабля.

Они пошли каждый своим путем. Шекспир оставил историю и вернулся к комедии — «Много шума из ничего». Бен перешел в труппу лорда-камергера и написал для них «Всяк в своем нраве». Аллен был оскорблен его уходом из труппы, которая предоставила ему приют даже после скандала с «Собачьим островом». Хенслоу, вспоминая о четырех фунтах аванса, говорил о неблагодарности. Габриэль Спенсер, который был в тюрьме с Джонсоном, но сохранил верность «слугам лорда-адмирала», затеял с ним ссору. На Хокстон-Филдз, неподалеку от театра «Куртина», они дрались на шпагах. Бен был дородным, но маленького роста, и его шпага была на десять дюймов короче, чем у Спенсера. Тем не менее он проткнул Спенсеру правый бок и сразил его наповал.

Естественно, Бена арестовали. На суде он умолял проявить снисхождение к духовному лицу. Это был старый трюк, который базировался на неоднозначности слова «клерк». Клерком был священник или духовное лицо. Клерком был тот, кто умел читать и писать. Бен Джонсон умел читать и писать, следовательно, он был клерком. А значит, духовным лицом. Духовное лицо нельзя повесить. Тогда нельзя повесить Бена Джонсона. Но на его большой палец поставили клеймо — букву «Т», что означало Тайберн (место казни в Лондоне), напоминание о том, что в следующий раз ему не избежать казни через повешение. И у него конфисковали имущество. Но, как у большинства драматургов и поэтов, имущество Бена Джонсона было в его голове.