Алексей Новиков - Впереди идущие

Переход Майкова в «Современник» означал появление и других новых сотрудников. Таков был близкий друг Майкова Владимир Алексеевич Милютин. Он только что напечатал в «Отечественных записках» статью-исследование «Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции». Автор обобщил мысли, которыми делился на собраниях петрашевцев. Статья принесла молодому исследователю заслуженную известность. Куда как хорошо, если станет он рецензировать в «Современнике» ученую экономическую литературу!

Если же к «Современнику» обратили взоры и Валериан Майков и Владимир Милютин, то естественно, что сюда же должен был прийти и третий член их кружка – Михаил Евграфович Салтыков. В «Современнике» он хотел попробовать силы в критическом отделе. Стать сотрудником Белинского, на статьях которого он учился, – о чем еще мечтать?

К «Современнику» потянулись молодые люди, прошедшие через «пятницы» Петрашевского… А у Петрашевского среди новых посетителей объявился Достоевский. Федор Михайлович не вдавался в тонкости социалистических учений. Он нашел людей, которые готовы бороться за счастье обездоленных. Отныне он свяжет свою жизнь с судьбой этих людей.

…Горе и болезни властвовали в доме Белинского. Не забывает заехать сюда лишний раз Николай Алексеевич Некрасов.

– Невероятный успех имеет «Обыкновенная история» Гончарова. Даже подписка поднялась, – сообщает он.

– Ни минуты не сомневался, – откликается Белинский. – А что ответим подписчикам, если спросят, почему скупо печатает стихи Некрасов, а?

Некрасов напечатал в первом номере «Современника» «Тройку» и «Псовую охоту», но печатается он действительно скупо. Белинскому особенно понравился «Нравственный человек», появившийся в мартовской книжке «Современника».

– Что за талант у вас, Николай Алексеевич! Талант – топор! – Белинский взмахивал рукой, словно держал в руке грозное оружие. – Писать бы вам и писать, а вас журнал заедает. О, грехи!

Некрасов твердит в ответ одно: только бы скорее поехал Виссарион Григорьевич за границу да поскорее бы вернулся оттуда, полный новых сил.

Было похоже, что и Мари справилась со своим горем. На смену бурным припадкам пришло тихое успокоение.

Аграфена увела Оленьку на прогулку. Белинский лежал у себя. Слышно было, как по соседним комнатам взад-вперед быстрыми шагами расхаживала Марья Васильевна.

– Мари! – окликнул ее Виссарион Григорьевич. Дверь в кабинет открылась.

– Куда вы спрятали Володю? – спросила Мари, оглядывая комнату. – Я нигде не могу его найти.

– О чем ты говоришь? – Холодный пот выступил у Виссариона Григорьевича. – Опомнись, Мари!

Марья Васильевна с криком убежала. Он пошел за ней, шатаясь, едва не падая.

Мари сидела в спальне. Повернулась к нему:

– Ты слышишь? Он плачет, а я не могу его найти. Зачем вы его спрятали? – Крупные слезы катились по ее щекам. Безумный взгляд блуждал по сторонам.

С Мари начиналось то, что, может быть, страшнее смерти. Но, раньше чем приехал доктор Тильман, Марья Васильевна пришла в себя.

– Скажите мужу, доктор, чтобы он ехал лечиться как можно скорее, – повторяла она, – посмотрите, на что он похож! А мы с вами знаем, что ему грозит…

Может быть, она бы и дальше продолжала свою возбужденную речь, если бы доктор Тильман не увел Белинского в кабинет.

– Сколько времени прошло после смерти ребенка? – спросил он, выслушав рассказ о недавнем безумии Мари.

– Еще месяца не прошло, – ответил Виссарион Григорьевич.

– Будем надеяться на лучшее.

Доктор советовал держать больную под неусыпным наблюдением. Припадки могут повториться. Он даже не стал осматривать Белинского. Уповал медик единственно на силезские воды, но кто мог говорить теперь о поездке?

Через день Марья Васильевна, бывшая в оцепенении, при виде Тильмана странно оживилась.

– Как здоровье мадам Шарпио? – спросила она. – Кто разливает у нее чай? – Бедняжка вдруг заторопилась: – Я должна сегодня же у нее быть, непременно сегодня! – Ее беспокойство нарастало. – Помогите мне, – Марья Васильевна вдруг перешла на шепот, – может быть, вы знаете, куда они увезли Володю?

Страшнее всего были бессонные ночи Марьи Васильевны. Аграфена и Белинский дежурили у ее постели бессменно.

Но именно в эти дни Белинскому пришлось вернуться к журнальным делам. Мракобесы, примирившись с Гоголем, все яростнее нападали на натуральную школу. Фаддей Булгарин без устали писал злобные фельетоны. Появились в «Северной пчеле» и такие строки:

«Передо мною предстала длинная, бледная, худая женщина с воспаленным взором, с иссохшими устами, в оборванном саване натуральной школы… Я лишился чувств!»

Отдав дань высокому пафосу, Булгарин нападал на каждого писателя новой школы поодиночке. С Некрасовым же разделался совсем просто: он уверял, что Некрасов прославляет запой и драки.

Белинский, собрав остаток сил, встал за конторку.

Статья писалась медленно. Часами приходилось лежать Виссариону Григорьевичу на диване, чтобы снова собрать силы.

Каждый раз он замирал от страха, когда в кабинет приходила Мари. Но припадки не повторялись.

– Ты не должен работать, – говорит она, присаживаясь у дивана. – Твое положение опасно… Тильман говорит…

– Знаю, Мари! Очень хорошо знаю. А если что и скрывает от меня Тильман, то сам догадываюсь.

Марья Васильевна задумывается:

– Не пойму, что со мной было. Ничего не помню!

– И слава богу, Мари! – Виссарион Григорьевич с трудом поднимается с дивана. – Когда-нибудь и мы с тобой славно заживем. Смилостивится же над нами судьба…

…Доктор Тильман, глядя на больную, все чаще одобрительно кивал головой. А выстукав грудь Белинского, ограничивался одним вопросом:

– Так когда же мы отправимся в Силезию?

В свою очередь и Виссарион Григорьевич задал ему вполне откровенный вопрос:

– Я знаю, что поездка – моя последняя надежда. Но я могу решиться на нее только в том случае, когда вы честно скажете мне, что у жены не повторится безумие.

– Не безумие, но только нервическое расстройство, – перебил Тильман. – Все пройдет, вот вам моя рука! Вы можете и должны ехать. – Доктор Тильман твердо знал, кого нужно спасать в этом доме от смертельной опасности.

В квартире Белинского шли последние приготовления к дальнему путешествию. А вдогонку отъезжающему последовало новое нападение. Со статьей выступил князь Вяземский. Друг Пушкина в прошлом теперь писал: Гоголя хотели поставить главой какой-то новой литературной школы, олицетворить в нем какое-то черное литературное знамя. Но именно эти глашатаи славы и открыли глаза Гоголю на опасность и ложность его пути. Он круто отвернулся от своих поклонников. Теперь они, оторопев, не знают, за что взяться.