Алексей Новиков - Впереди идущие

Правда, зоологический альбом был изрядно потрепан. Кое-какие страницы были порваны так, что звери всех стран земли остались кто без головы, кто без ног.

– Ах ты собака моя! – сокрушался Виссарион Григорьевич. – Не побоялась ни льва, ни тигра, храбрая собака! Дай-ка мне вон ту бутылку с клеем.

Предвидя новую занимательную игру, Ольга Виссарионовна бросилась исполнять отцовское поручение.

Шел к концу 1847 год. Императору Николаю I готовили отчет о действиях Третьего отделения и корпуса жандармов. Шеф жандармов не скрывал своей озабоченности.

В течение прошлого года, значилось в отчете, главным предметом рассуждений во всех кругах общества была непонятная уверенность, что вашему величеству непременно угодно дать полную свободу крестьянам. Эта уверенность поселила во всех сословиях опасение, что от внезапного изменения существующего порядка вещей произойдет неповиновение, смуты и даже самое буйство между крестьянами.

Шеф жандармов уверял, что он всеми имеющимися у него средствами старался опровергнуть мысль о возможности освобождения крестьян и внушал всем и каждому, что намерения императора направлены только к улучшению крестьянского быта, без нарушения необходимой и умеренной власти помещиков.

Сановный автор доклада признавался, однако, что непостижимое брожение умов продолжается и даже он сам не имеет возможности это брожение предотвратить. Далее следовал прозрачный намек: пора кончить с вредными проектами.

Но секретные совещания продолжались, новые слухи проникали в общество. Повинен в них был и сам император. Еще весной, принимая депутацию от смоленских дворян, его величество просил помочь ему в переводе крестьян из крепостных в обязанные. При этом император подчеркнул: «Земля, заслуженная нами, дворянами, или предками нашими, есть наша, дворянская». С другой стороны, царь признал, что крепостное состояние установилось на Руси не по праву, а обычаем, крестьяне не могут считаться собственностью, а тем более вещью.

В сказке про белого бычка проявилось, таким образом, как будто некоторое движение. Но сколько же нужно было крестьянских восстаний для того, чтобы признано было с высоты престола, что крестьянин не может быть ни собственностью, ни вещью. Недаром Виссарион Белинский писал Гоголю: правительство хорошо знает, скольких помещиков ежегодно режут крестьяне.

Теперь в письме к Анненкову, которое пошло и Париж через верные руки, Виссарион Григорьевич изложил важнейшую мысль: если не последует освобождения крестьян сверху, то вопрос решится сам собою, другим образом, в тысячу раз более неприятным для русского дворянства. Когда масса спит, делайте что хотите, все будет по-вашему, но когда она проснется, не дремлите сами, а то быть худу!

Слухи и толки о возможных переменах в положении крестьян проскальзывали в печать. Усилились яростные нападки на натуральную школу. Кто, как не молодые писатели, подстрекаемые Виссарионом Белинским, ратуют за мужиков?

Виссарион Григорьевич готовил для «Современника» очередной обзор: «Взгляд на русскую литературу 1847 года». Он начал с объяснения слова прогресс. Прогресс – это изменение понятий и нравов общества, следовательно, развитие общественной жизни. Прогресс русской литературы состоит в успехах натуральной школы. Натуральная школа стоит на первом плане русской литературы.

В самом деле, спрашивал Белинский, какие журналы пользуются большим влиянием, как не те, которые помещают произведения натуральной школы? А критика? Только та критика пользуется влиянием, или, лучше сказать, более сообразна с мнением и вкусом публики, которая стоит за натуральную школу. Ни о ком не спорят, ни на кого не нападают с таким ожесточением, как на натуральную школу.

Поклонники обветшалых пиитик рассуждают: слишком-де любят писатели новой школы изображать людей низкого звания. То ли дело, к примеру, повесть Карамзина «Бедная Лиза»! Там-де все опрятно и чисто. Вот и причина спора, – писал Белинский: – поклонники риторической школы позволяют изображать хотя бы и мужиков, но не иначе, как одетых в театральные костюмы, обнаруживающих чувства и понятия, чуждые их быту. Короче, старая пиитика изображает все, что угодно, но предписывает так украсить изображаемый предмет, чтобы не было никакой возможности узнать, что вы хотели изобразить. Все жалобы на натуральную школу сводятся, в сущности, к одному: зачем литература перестала бесстыдно лгать?

– Ну что же, – подвел итог Белинский, – разойдемся без спора: вам – ложь, нам – истина!

В кабинет заглянула Мари:

– Никак не могла понять, с кем ты разговариваешь?

– Должно быть, сам с собой! Теперь, по дальности нашего жительства, редко кто ко мне заглянет.

– А пожалуй, и неплохо было, если бы кто-нибудь тебя навестил!

– Мари! Ты ли это говоришь?

– Посетители отвлекли бы тебя от работы. Нельзя же, друг мой, работать без передышки. На мои просьбы не обращаешь внимания.

– Не могу, Мари, бездельничать. Ты не знаешь, что значит для журнала новый год. Кстати сказать, надо бы мне побывать в редакции.

– Ты выйдешь из дома не раньше, чем разрешит доктор Тильман.

Белинский вдруг раздражился:

– Ты вступила с ним в заговор, Мари! Но я не намерен терпеть насилия! Довольно с меня этой бесчеловечной опеки…

– Стыдись, – сказала Мари. – При всем снисхождении к твоей болезни…

– Прости меня! – Белинский смутился своего упрека. – Я вижу, Мари, твои заботы и, поверь, умею их ценить. Только черт бы побрал Тильмана вместе со всеми докторами… Хоть бы Некрасов приехал!

– Если он не стыдится показываться людям на глаза после своей скандальной истории с госпожой Панаевой…

– Опомнись, Мари! Только жалкие мещане могут думать так о людях, полюбивших друг друга.

– За спиной у мужа! – Мари была вне себя от возмущения. – Послушал бы ты, что говорят о них порядочные люди…

– Замолчи! Прошу тебя, замолчи!

Мари опомнилась. Сколько раз она давала себе слово не говорить с мужем об этой истории!

– Прими капли, – сказала она, подавая Белинскому лекарство. – Какое нам дело до других? Только бы тебе поправиться.

И еще раз успокоенно сказал Белинский:

– Спасибо тебе за все заботы.

Некрасов не замедлил с приездом. Он рассказывал, что подписка на «Современник» обгоняет подписку и на «Отечественные записки» и на «Библиотеку для чтения». Авось не придется отказываться от прежнего размаха, с которым начат «Современник».

– Кстати, – вспомнил Белинский, – получил я письмо от Тургенева из Парижа. Сулит золотые горы «Современнику»: два больших рассказа и поэму «Маскарад», после чего и вовсе закается писать стихи.