Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии

Вошел полковник Барканов [221]поздравить меня от имени офицеров с Рождеством и просил не уезжать в первый день праздника. Пришли еще офицеры Корниловского полка с поздравлениями. Оба мои номера наполнились офицерами. В их среде я чувствовала себя счастливой, столько они оказывали мне тепла и внимания.

Потом мы с ним обедали на Барочной. Подали щи и кашу, но было так хорошо за этим обедом, так радостно! Далека я была от мысли, что этот обед окажется для меня последним на Барочной. Андриенко тут же простился с офицерами.

25 декабря я уехала в Москву. В Лисках рассталась с Андриенко, плакавшим как ребенок. Но каково же было удивление мое в Лисках, когда вдруг вижу — капитана Карамазова и еще одного текинца из Новочеркасска.

— Куда вы? — спрашиваю

— Генерал Эрдели приказал сопровождать вас в Москву.

— Господи, зачем? Не нужно, возвращайтесь, сама доеду.

Но все было напрасно. Между тем в Лисках шли митинги, и из них можно было заключить, что большевики будут наступать на Новочеркасск в первых числах января. Еще раз попробовала я убедить Карамазова вернуться на Дон.

— Нет, Марья Антоновна, если бы даже расстреляли. Пусть. Умру за вас.

Господи, это и случилось! По приезде в Москву, Карамазова поймали и расстреляли, найдя под его солдатской шинелью френч с офицерскими погонами. Сестра его сошла с ума.

* * *

В Москву я приехала 1 января. Теперь уже непрерывно, день и ночь, расстреливали офицеров и интеллигентов как врагов народа. Всюду было полно вооруженных негодяев. Представители этих шаек были по большей части евреи. На улицах, кроме вооруженных рабочих, не было никого.

Из дому я поехала к Гучкову сообщить о положении на Дону и о том, что армия будет пробиваться на Кубань. От него я прошла к председателю биржевого комитета, показала ему все свои бумаги и последнее письмо генерала Алексеева о том, что он никого не уполномочивал собирать деньги на Дон, что часто люди, собирающие деньги, устраивают свое личное благополучие.

Председатель комитета снял копию с этого письма. Мне советовал обратиться в Военно–промышленный комитет к секретарю Урину.

Этого Урина я хорошо знала, да и он меня. Застала я его на Варварке, в доме купеческого общества. Просмотрев мои бумаги, Урин позвонил кому‑то по телефону и, попросив прийти на следующий день утром, тоже снял копию с письма генерала Алексеева.

Возвращаясь домой, на Красной площади я невольно задержалась. Шел митинг. Толпа состояла из рабочих и солдат. Я прислушалась к речам ораторов, все больше евреев–большевиков. Были и возражавшие им солдаты, слышались и слова в защиту офицерства. Но явно побуждали крики изуверов–насильников. Народ сходил с ума.

С тяжелым чувством пришла я домой. Тут застала офицеров, желавших ехать на Дон, и поручика Закржевского, присланного ко мне офицерами Польского легиона, который тогда формировался в Москве. Если не ошибаюсь, в польских частях тоже произошел раскол: некоторые солдаты–легионеры перешли на сторону большевиков, и их офицеры были в большой нужде, почти голодали. Поручик Закржевский принес список 27 офицеров. Я дала ему 2700 рублей и 27 удостоверений нашего союза. Закржевского я хорошо знала, он был членом нашего союза. Но денег у меня не было для отправки офицеров на Дон. Я пошла к себе в домовой комитет и заняла 3500 рублей.

На другой день я направилась к Урину. Он взялся сейчас же познакомить меня с одним лицом, у которого есть деньги для Добровольческой армии. Когда я спросила — кто это лицо, Урин ответил, что назвать его не может и что не называл ему и моей фамилии. Отправились. Вижу вывеску товарищества Оловянишникова.

— Куда вы? Я уже была у Оловянишникова. Он грубо отказал.

— Нет, Марья Антоновна, Оловянишниковых много. Чем вы рискуете?

Мы вошли в огромный кабинет. За столом сидел Оловянишников, тот самый, у которого я была.

— А–а, вы все еще попрошайничаете, — встретил меня Оловянишников, — ведь я просил вас передать Алексееву, чтобы к нам за деньгами не присылал. Денег не дадим.

И долго еще он продолжал меня отчитывать.

Я поняла, что он прежде всего был против генерала Алексеева. Говорил резко, грубо. Типичный хам с миллионами, заработанными на поставках армии во время войны. Желая прекратить поток его речей, я встала, поклонилась и, не подавая руки, вышла из комнаты. Через минуту за мной вышел Урин. Видя слезы на моих глазах, он извинился:

— Не знаю, право, ума не приложу, почему это он так настроен против Алексеева?

Дома я все рассказала текинцу, приехавшему с капитаном Карамазовым и проживавшему у нас. Текинец сорвался и хотел немедленно «резать» Оловянишникова. Едва отговорила.

Весь день я просидела дома от усталости. Горлом опять шла кровь. Часов в 11 ночи — мы уже спать было укладывались — кто‑то резко позвонил. Все перепугались, думали — обыск. Но оказался… офицер с письмом от генерала Алексеева.

«Убедительно прошу, Марья Антоновна, исполнить следующее, — писал генерал Алексеев, — ввиду событий в Одессе и Севастополе и ожидающейся поголовной резни офицеров, очень прошу вас послать в эти города, через верных людей, как можно больше удостоверений и денег, чтобы помочь офицерам бежать оттуда к нам в армию».

Поручение было настолько важно, что требовало немедленного исполнения. Рано утром я бросилась к Н. И. Гучкову. Помню, что и в этот раз мы повздорили, так как, несмотря на письмо генерала Алексеева, Гучков продолжал долбить, что денег нет, что своих не даст, что всему бывает предел и т. д. Наконец я пугнула Гучкова:

— Хорошо, в таком случае поеду на Дон и передам всем офицерам, что вы, капиталисты, денег дать не хотите. Списки офицерских семейств верну офицерам и скажу, что и семейств их вы обеспечить отказываетесь.

— Но вы не имеете никакого права так поступать, — заволновался Гучков.

— Что же прикажете мне делать? Обманывать офицеров, что их семьи накормлены? Нет! Пусть Добровольческая армия знает правду о «спасителях России»…

— Нет, Марья Антоновна, вы этого не сделаете, денег я постараюсь достать в течение трех–четырех дней.

— А как же быть с деньгами, которые просит выслать генерал Алексеев в Севастополь и Одессу?

— Ну, это не так спешно, вышлем позже. Вы такая горячая, все хотите, чтобы делалось немедленно.

— Может быть. Но вы доведете дело до того, что вырежут всех офицеров, а потом примутся и за вашего брата.

— Ну вот: списки семей оставьте у себя на квартире. Ведь своим домашним вы доверяете?

— Безусловно.

— Деньги я пришлю к вам на квартиру.

— Дайте честное слово, что пришлете!

— Да, да, даю честное слово.

От Гучкова — к Когану. Прочитав письмо Алексеева, он сказал, что я права и нельзя откладывать ни на один день. Необходимо сейчас же выслать деньги в Одессу и Севастополь, особенно в Севастополь, где такая масса офицеров. Добрейший Коган принес мне 7000 рублей. Потом я вернулась домой, где меня ждал поручик Закржевский. Он дал мне расписки офицеров Польского легиона на только что полученные деньги. Я заплатила мой долг домовому комитету. Осталось около 5000 рублей. Ну что можно сделать на эту ничтожную сумму? Я попросила домашних одолжить мне несколько тысяч. Согласились. Кто‑то прислал еще тысячу Так собралось у меня всего 17 000 рублей.