Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии

— Я напечатал их вместе с Крыловым, — сказал он. — А сейчас пойдемте с вами в совет депутатов, авось удастся дело с мукой.

В совете к нам подошел какой‑то большевик, которому мы и представили наш мандат уполномоченных для переговоров об обмене муки на одежду и белье. Член совета отправил нас в комитет по продовольствию Москвы, находившийся там же в совете и состоявший исключительно из евреев. Андриенко показал нашу бумагу. Просмотрев ее, член совета решил:

— Очень хорошо. Продовольствия в Москве мало, мука нужна. Может быть, товарищи, вы могли бы взять 30 вагонов муки в обмен на мануфактуру?

— Да. Но как доставить муку? — спросила я. — Ведь не скрыть, что везем 30 вагонов с мукой; какие‑нибудь бандиты убьют нас и муку разграбят.

Член совета призадумался.

— И это правильно. Нынче все скоты, не люди. Но у вас есть вооруженная команда.

Мы поспешили согласиться.

— Хорошо, едем. Но привезти сразу 30 вагонов, вы сами понимаете, нет возможности. Будем провозить по 5—6 вагонов. Да и для этого нужна команда вооруженных солдат немалая.

— Отлично, отлично, — одобрил член совета, — нужные бумаги сейчас вам выдадут. Идемте со мной.

Мы попали в одну из комнат совета.

Не знаю, можно ли назвать ее канцелярией… Тут и шкафы, и пишущие машинки, и разбросанный сахар, и куски хлеба, и коробки от консервов. Ужасающая грязь и сор. Член совета приказал машинистке напечатать такие бумаги, какие мы сами укажем.

— Вы, товарищи, не говорите на Дону, что эта мука — для нас. Скажите, что на сухари для пленных. А то не дадут казаки, все — сволочь, которую вырезать надо.

Бумаги были написаны следующие: «Половцову. Новочеркасск. Комитет союза бежавших из плена солдат и офицеров согласен на обмен муки на мануфактуру и необходимые вещи. Уполномочены для переговоров товарищ Андриенко и председательница благотворительного отдела при союзе сестра Нестерович».

Вторая бумага гласила так: «Московский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов командирует товарищей Андриенко и сестру милосердия Нестерович на Дон за мукою для рабочего население Москвы, просит по пути все власти оказывать помощь товарищам Андриенко и Нестерович. Вагоны с мукою будет сопровождать команда бежавших из плена, с оружием».

Бумагу подписал за председателя какой‑то Циммервальд.

Получением таких документов открывалась новая возможность помощи офицерам. Мы почувствовали себя с Андриенко такими счастливыми, что и передать трудно. Отправились в комитет, где произошло бурное заседание: солдаты еще раз старались уговорить меня бросить работу, которая должна неминуемо окончиться для меня в лучшем случае тюрьмою. Я не спорила, но все же решительно заявила, что из комитета ухожу, о чем прошу сейчас же записать в протоколе заседания. Андриенко тоже заявил об уходе. Никакие уговоры солдат на нас не подействовали. Когда мы вышли из комитета, Крылов выбежал на лестницу и, схватив меня за руки, заплакал:

— Неужели, Марья Антоновна, мы расстаемся с вами?

— Да, Крылов, все в жизни кончается.

— А приходить к вам можно?

— Конечно, можно.

Андриенко пошел в команду подготовить офицеров к отъезду, а я поехала к Гучкову. Тот, как увидел меня, ахнул:

— Что случилось? На вас лица нет.

— Все кончено, — ответила я. — Ушла из комитета навсегда.

— Да не может быть, — поразился Гучков.

— Да, ушла и больше не вернусь. Говорила вам, что когда‑нибудь настанет конец. Вот теперь и пострадали офицеры.

— Нет, этого никак допустить нельзя. Это нужно исправить.

— Поздно. Не надо было допускать до этого.

— Значит, вы больше не будете ездить на Дон?

— Очевидно, нет.

— Что же будет с офицерами?

— Не знаю, я вас предупреждала, солдаты прекратят помощь.

— Марья Антоновна, приходите вечером, я что‑нибудь придумаю.

Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеров на Дон. Иначе сейчас бы сказал: «Вот какая вы ловкая» — и на этом бы успокоился. Нет! Пусть подумает…

От Гучкова я пошла к директору банка «Юнкер» Л. Дмитриеву. Дмитриеву были мы обязаны многим — не только наш союз, разросшийся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которых много сделал Дмитриев через комитет. Если бы не Дмитриев, не было бы и нашего союза. К нему я поехала на квартиру и все рассказала. В то время все банки уже были захвачены большевиками. Он выслушал меня внимательно:

— Да, мало кто учитывает положение России. Пойдите к Криво–шеину, я убежден, что он не откажет в деньгах. Нахожу, что вам необходимо вернуться в комитет. А вот пока что от меня на трех офицеров 600 рублей.

Я ответила Л. Н. Дмитриеву, что мне не хочется обращаться больше ни к кому — нет сил собирать милостыню.

— И все‑таки сейчас же пойдите в банк к Л. Г. Когану. Я совершенно уверен, что он поможет. Только не говорите, что я вас послал.

Я послушалась. Коган встретил меня очень радушно. Это был воспитанный и очень отзывчивый человек. Он сразу откликнулся на нужды офицеров:

— Хорошо, я постараюсь достать денег. Но сейчас это весьма трудно. У меня дома только 4000 рублей. Пока их и отдаю. Когда уезжаете?

— Завтра вечером.

— Так приходите завтра утром. Кое‑что, наверное, раздобуду. От Когана я поехала к Гучкову.

— Что, Н.И., получили деньги?

— Нет, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить? Я завтра сделаю.

Какая ирония! Он, видите ли, выйти не мог. А как же я‑то выхожу?

Не в первый раз со слезами на глазах выходила я из особняка московского «спасителя России». Ах эти спасители! Неужели не видят ужаса, что творится кругом? Не видят, как мучают офицеров? И сердца нет у них? И не видят, сидя в теплых роскошных квартирах, своего неотвратимого конца?

От Гучкова вернулась домой. Опять старались домашние уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеров из команды выздоравливающих. Были два брата поручики Треза (один впоследствии на Дону расстрелян большевиками). Пришли, наконец, какие‑то дамы, просившие спасти 15 юнкеров, которые прячутся в Павловской слободке и хотели бы на Дон. Одна из них бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последнего сына: и муж, и другой ее сын расстреляны. Я спросила несчастную мать, как попала она ко мне и обращалась ли в соответствующие организации? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами приехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали каких‑то рекомендаций. А пока что мальчиков могут каждую минуту расстрелять. «Знакомый офицер и направил меня к вам», — закончила она.

Горе матери было большое. В это время как раз пришел Андри–енко. Я дала ему тысячу рублей, поручила отправиться в Павловскую слободку с нашими документами и объяснить юнкерам, как ехать, дав им хотя бы по 75 рублей. Матерям я дала по 150 рублей. Андри–енко тотчас же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись.