Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии

Я вышла, простившись только с Морозовой. На душе было очень тяжело. Боже мой! А там‑то, на Дону, меня так убеждали вывезти Брусилова! Я сознавала, что в Брусилове и его жене я приобрела опасных врагов.

Из госпиталя Руднева — к Второвым. Меня приняла Софья Ильинична весьма холодно.

— Вы бы меньше к нам ходили, Марья Антоновна, за вами могут следить, подведете нас. Да и денег нет, и не дадим…

Что за незадачливый день, подумала я.

— Где же обещание, данное вами и вашим мужем, — обратилась я к С.И., — пожертвовать половину состояния, лишь бы спасти Россию? Вы забыли, верно, тот вечер, когда я приходила после сдачи Александровского училища. Тогда я спрашивала, поддержите ли вы нашу организацию материально. Вы ответили: «Да, начинайте, денег дадим сколько будет нужно». Помните?

— Помню, — ответила Второва, несколько смутившись.

— Так сдержите свое слово, дайте, что обещали, и я ходить перестану. Одно скажу вам, Каледин велел передать москвичам: «Давайте денег, не торгуйтесь, пока не поздно, а то ни ваших денег, ни вас самих не станет».

Второва потупилась:

— Хорошо, Марья Антоновна, приходите завтра, может быть, что‑нибудь придумаем.

От Второвой — к Гучкову, принявшему меня, как всегда, комплиментами по моему адресу. Я рассказала о положении на Дону, о моем разговор с Второвой. Гучков стал успокаивать:

— Не огорчайтесь, раз обещали, наверное дадут. Возможно, что сейчас нет денег…

— Деньги можно достать из банка, хотя бы через наш союз… Если бы я знала, что придется помощь выпрашивать, как милостыню, не начинала бы своей работы…

— Да, всему бывает конец, — согласился Гучков. — У меня тоже денег нет.

— Так на что же мы купим обмундировку и отправим новую партию офицеров? — спросила я.

— Будем надеяться, Бог поможет, — только руками развел Гучков, — а я чудес совершить не могу.

И он опять повторил излюбленную фразу: «У меня вся Сибирь на шее…»

— Вы все о чудесах говорите… Вижу, что придется дело бросить… Знаете что — вновь прибывающих офицеров и их семьи я буду направлять прямо к вам.

— Ну нет, — испугался Гучков, — этого вы не сделаете! Нельзя бросать… Необходимо ввиду усиливающегося террора вывезти из Москвы как можно больше офицеров…

— А деньги?

Гучков снова развел руками.

— Когда вы думаете обратно? — спросил он, помолчав.

— Вот видите, — заметила я, — только' приехала, а уж вы спрашиваете, когда обратно? Сами‑то хотя бы разок попробовали съездить на Дон.

— Да, да, знаю, все это тяжко. Приходите завтра утром, надеюсь, что‑нибудь раздобудем для вас.

Я передала на прощанье разговор мой с Брусиловым и его женою. Гучков казался потрясенным.

— Да, все меняется, Марья Антоновна. Когда Государь пожаловал Брусилову аксельбанты, стал он на колени и поцеловал Государю руку. А при Временном правительстве — пришел к Керенскому и, показывая на свои погоны, вздохнул: «Давят меня эти вензеля».

От Гучкова я ушла в комитет, по виду Андриенко я поняла, что там что‑то происходит неладное. На мой вопрос Андриенко ответил, что действительно все недовольны… Без денег нельзя браться ни за какое дело…

— А впрочем, Крылов объяснит, — кончил он. На заседании Крылов заявил:

— Марья Антоновна, ввиду того, что ваша работа затягивается, мы хотели поговорить сегодня с вами. У нас в комитете некоторые члены недовольны, что вам и Андриенко приходится часто ездить, рискуя жизнью, в ущерб вашему прямому делу — помощи пленным. Работая для создания новой армии, мы не должны забывать, что в плену более 3 000 000 солдат ждут помощи только от нас. Так работать, как сейчас, мы далее не можем. Каждый день все больше приходит офицеров, прося о помощи, но помочь всем мы не в состоянии; ни денег нет, ни одежды — все роздано. Хоть вы и скрываете, сами отлично видим, с каким трудом вы всякий рубль добываете. Буржуазия, на которую вы надеетесь, денег дать не хочет. Так пусть и пеняет на себя! Небось большевики только свистни — в зубах деньги понесет. Подумайте, у каждого из нас семья. Если раскусят нашу организацию, никому несдобровать. Что будет тогда с нашими семьями? Кто поможет? Не те ли, кто кричит о спасении России, ничем не желая пожертвовать? Вот мы и хотели все это выяснить. Видите, что делается, — добавил с отчаянием Крылов, — ну разве можно этим людям отказать, каким для того надо быть мерзавцем!

Боже, как изныла у меня душа! Крылов был прав, солдаты видели, с каким трудом я доставала каждый рубль, деньги пленных были тоже затронуты. Как могла я оправдаться перед солдатами? Оставалось только уйти.

— Выяснять нечего, господа. С первого дня моей работы я объявила вам, что уйду из комитета. Вы сами просили остаться и предложили свои услуги. Что касается денег, вы правы, очень трудно доставать их. Обеспечить каждого офицера хотя бы 2000 рублей я не могла, не получив суммы, обещанной Второвым. Вы знаете, он посулил было 100 000 рублей, а дал всего–навсего 22 500.

— Марья Антоновна, — перебил меня Крылов, — вспомните мое слово: и вас подведут эти господа. В лучшем случае — тюрьмы не миновать. Вот увидите, и для вас ничего не сделают. Все трусы они, нет патриотов в России. Не думайте только, Марья Антоновна, что и мы струсили. О нет! Мы‑то хотим работать, да без денег ничего не сделаешь.

— Чтобы не было неприятностей, — сказала я,— сегодня я состою в комитете последний день. — И, обращаясь к Андриенко, я спросила, будет ли он сопровождать меня на Дон.

— Как ездил с вами, так и буду ездить. Если это комитету мешает, могу уйти вмете с вами.

Солдаты молчали, видимо подавленные. Могла ли я сердиться на них? По существу, ведь они были правы.

Из комитета я поехала домой с мигренью. Обещая быть утром, я сказала собравшимся офицерам, что через день или два двинемся на Дон. В моей комнате оказалось много народу: офицеры, дети, старики. Что делать, неужели всех бросить? Они шли ко мне, зная, что я могу часами слушать их, что чувствую их нужду и всякое горе переживаю с ними… Со мной не нужны были прошения, которые разбираются в заседаниях; я понимала, что помощь требовалась немедленная. В Москве этого не учитывали: сытый голодному не товарищ.

Но видно, за испытания этого дня Бог захотел меня утешить. Дома передали мне пакет с 10 000 рублей и запиской: «Прошу принять скромную лепту на ваше великое и святое дело — спасение бедного офицерства. Русский человек».

Я так никогда и не узнала, кто был этот жертвователь. Совершилось прямо чудо! В такую решительную для меня минуту на ожидание мое откликнулась добрая душа человеческая…

Выдав документы и деньги отправлявшимся в одиночку на Дон офицерам и сделав все возможное для их семей, я осталась одна–одинешенька. Утешало меня только то, что я успела захватить с собой большое количество комитетских удостоверений, — ведь ввиду ухода моего из комитета, я могла и не получить их больше. Не с кем было посоветоваться. Домашние мои и без того огорчились, догадываясь, что я переживаю какую‑то драму. Я чувствовала себя совсем больной, легла рано спать — в первый раз за много дней — около 11 часов вечера. Скоро уснула. Утром пришел Андриенко, мой верный союзник. Принес бланки из комитета, всего было около 300 удостоверений.