Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое

6 сентября меня назначили исполнять обязанности взводного портупей-юнкера 1-го взвода. 20 октября меня произвели в портупей-юнкера, то есть я получил на погоны две поперечные нашивки и офицерский темляк на шашку, а 6 декабря был произведен во взводные портупей-юнкера и прибавил к двум нашивкам третью.

Жизнь в училище шла так же, как и в прошлом году. Лекции были интересные, химии и механики не было. Начальство ко мне относилось очень хорошо. Жили дружно и спокойно.

В середине года, после Рождества, я представился командиру лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка генерал-майору Дембскому с просьбой принять меня, по производстве в офицеры, во вверенный ему полк. Представился полковому адъютанту хорунжему Орлову и помощникам командира полка – полковникам Чеботареву и Курючкину. Ответ я получил только весной, после наведения необходимых справок и положительного решения общего собрания офицеров полка.

В караул в Зимний дворец я был назначен уже не часовым, как в прошлом году, а караульным портупей-юнкером, то есть помощником караульного начальника.

Приезд Его Величества Государя Императора в училище в этом году, вернее, отъезд Его Величества из училища, ознаменовался происшествием. Во время лагерных сборов юнкера могли входить в конюшню когда угодно. Зимой же юнкерам почему-то строго запрещалось посещение конюшни. А здесь, когда Государь обходил смены строевых занятий, три юнкера, кажется донец и два кубанца, пошли в конюшню и сказали конюху, что командир сотни приказал дать им таких-то лошадей. Лошади были даны, юнкера сели на них, выехали из училища и спрятались на улице за угол дома, мимо которого должен был проехать Государь. Как только показались сани Его Величества, юнкера выскочили из-за угла дома и поскакали с боков саней Его Величества, джигитуя, насколько позволяло уличное движение, – делали двойные прыжки, доставая на карьере землю и снег. Когда выехали на Исаакиевскую площадь, лошадь одного юнкера понесла и наскочила на извозчичьи сани, сделав прыжок между кучером и седоком. Извозчик испугался и остановился. Государь подъехал к нему и спросил, не зашиб ли кого юнкер. Получив ответ, что все благополучно, Государь подозвал юнкеров и спросил, с разрешения ли начальства они его сопровождают. Юнкера ответили, что без разрешения и что обманули конюха, сказав, что командир сотни приказал дать лошадей. Государь рассмеялся и сказал: «Ну, благодарю вас за конвой, езжайте домой и поблагодарите от меня командира сотни. Езжайте шагом, а то вы мне еще что-либо наделаете».

Между тем командир сотни, строгий полковник, был вне себя от гнева, и, когда юнкера подошли к нему с повинной, он страшно на них кричал, топал ногами, приказал сейчас же садиться в карцер, объявил, что переведет их в третий разряд по поведению, то есть после экзаменов выпустит их из училища не офицерами с годом старшинства, как других, а урядниками с правом только через полгода быть произведенными в полку в офицеры.

Юнкера молча слушали разнос и, когда командир сотни выдохся и замолчал, сказали: «Разрешите доложить?» – «Ну что вы еще будете мне докладывать?» – «Государь Император благодарил нас за конвой и приказал передать вам свою благодарность». Командир сотни сразу переменился и на вопрос юнкеров: «Разрешите идти в карцер?» сказал: «Я не смею наказывать за поступок, за который благодарит Государь Император – идите с Богом».

В дальнейших моих встречах с Государем, когда я был офицером в лейб-гвардии Казачьем Его Величества полку, Государь несколько раз, разговаривая со мной, вспоминал этот случай и смеялся.

Певчими на старшем курсе, вместо ушедшего талантливого Пронина 43, заведовал я. Сравниться с Прониным я не мог, но по заведенному порядку хор пел по-прежнему хорошо.

Так же как и в прошлом году, наше училище участвовало в майском параде, а вскоре мы переехали в лагерь Дудергоф. И в этом году занятия начались со съемок, но съемки мы делали верхом, измеряя расстояния по движению лошади, точно зная, какое расстояние лошадь проходит шагом, какое рысью, галопом. Мы должны были сделать не только чертеж, но и решить на местности данную задачу – на атаку, оборону, охранение и тому подобное. Эти съемки мы очень любили. За них тоже ставили отметки.

По окончании съемок – курс боевой стрельбы на стрельбище, потом сотенные учения и полевая служба, а в конце общие маневры, как и в прошлом году.

На смотр сотенного учения приехал, как и прежде, Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским военным округом Великий князь Владимир Александрович. Когда окончился смотр и сотня стала перед Великим князем, он сказал: «Правофланговый портупей-юнкер, перед строй сотни». Я выскочил. «Слезай». Я соскочил с лошади и стал смирно, держа лошадь под уздцы. Великая княжна Елена Владимировна 44фотографировала меня своим аппаратом, и Великий князь сказал: «Садитесь на место». Вся сотня тоже получила благодарность за смотр.

От больших маневров некоторые юнкера старшего курса, главным образом юнкера эскадрона, старались освободиться под предлогом всяких болезней. Маневры, а следовательно, и производство в офицеры, должны были окончиться далеко от лагеря, и юнкер, произведенный в офицеры, еще целый день должен был быть в юнкерской форме, пока возвратится в лагерь. С учетом этих юнкерских соображений и уловок доктору приказано никого не освобождать.

Сделали мы первый переход из лагеря, примерно верст тридцать, и расположились на ночлег в одной деревне. В хатах мест не было, а потому и эскадрону, и сотне приказано стать биваком, то есть лошади были привязаны к протянутому канату с одной стороны и с другой – головами друг к другу, а у задних ног лошади помещался на земле юнкер. Дали нам подостлать под себя немного соломы, а вместо подушки было седло. Я сразу крепко заснул, а когда перед рассветом проснулся от холода, увидел, что я лежу в яме с водой, шинель промокла насквозь, я весь совершенно мокрый. У меня обнаружились сильные боли в груди – я не мог дышать. Оказывается, всю ночь шел дождь, а я его не слышал. Из-за своей мнительности я сразу решил, что у меня скоротечная чахотка. Думал, что и до производства не доживу. Все начали советовать – иди к доктору. А к доктору, оказывается, все утро приходили десятки юнкеров эскадрона с просьбой освободить их от маневров, придумывая всевозможные болезни, и довели доктора до белого каления. И вот прихожу я, мокрый и несчастный. Доктор сердито: «Что вам?» – «У меня скоротечная чахотка». – «Убирайтесь вон». Он решил, что юнкер пришел его позлить. Я страшно обиделся. Ко мне все начальство относилось вежливо, с уважением и вдруг «вон». Я пошел жаловаться к командиру сотни. Полковник Дьяков сейчас же пошел к доктору, поговорил с ним пять минут, и доктор позвал меня: «Вы меня простите, что я на вас кричал, я принял вас за юнкера эскадрона, пришедшего меня позлить. Что с вами?» Доктор тщательно меня осмотрел и сказал: «Никакой чахотки у вас нет, а просто обострение ревматизма». Я ему не поверил. Тогда он сказал: «Ну вот, я надавливаю на грудь в разных местах, и вам не больно, а сейчас прикоснусь только к одному месту» – я вскрикнул от боли. «Такое же место есть у вас и на спине, я вас, конечно, освобожу от маневров». – «Я совсем не хочу освобождаться». – «Вот удивительно, здоровые просят их освободить, а вы имеете право быть освобожденным и не желаете. Что же я с вами буду делать?» – «Ничего не надо делать. Освободите меня от ношения на спине винтовки – ремень будет давить мне грудь, а винтовка спину». – «Ну конечно, вам винтовку надевать нельзя». Узнав, что я вхожу в лейб-гвардии Казачий Его Величества полк, доктор стал советовать, чтобы я немедленно переводился куда-либо на юг, где сухой климат. «В Петербурге вы все время будете страдать от ревматизма». 9 августа маневры благополучно окончились. В одном местечке, не помню его название, юнкеров старшего курса потребовали к Государю. Государь поздоровался с нами и после небольшой речи поздравил нас с производством в первый офицерский чин. Всем нам раздали приказы о производстве. На траве разостланы были скатерти со всевозможными закусками (от Двора Его Величества), мы отлично позавтракали и поехали в лагерь.