Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое

9 февраля меня повезли в Терезин.

Терезин – это самое ужасное, что мне пришлось пережить: грязь, вши, блохи, голод, холод и тяжкая работа. В камере на 280 человек было 640. Работал я ночью от 6 вечера до 6 утра, без перерыва, без пищи, в подземных шахтах – мешал бетон лопатой. Потом работал в Усти над Лабой, потом рыл окопы. 640 человек на нарах в 4 этажа, на мокром полу, холод, со стен и потолка течет, миллиарды вшей и блох... Началась дизентерия, тут же туберкулезные, с воспалением легких, с рожей, флегмонами и т. п. – и всего 2 уборные и 6 кранов. Как мы выжили?..

3 апреля нас вывезли из Терезина в концентрационный лагерь в Флоссенбюрге у Вейдена – снова голод и холод. У нас отобрали все и дали полосатые арестантские халаты или тряпье с буквами «К.Л.». Страшно били свои же заключенные, так называемые «капо» [66]. Били резиновыми трубками, не разбирая по чему. Я еле ходил, ослабел от голода, ноги болели от ревматизма. Кроме того, натер ногу джеваками, и у меня правая нога постоянно была вся в нарывах. Кормили так: утром пол-литра черного кофе без сахара, в обед один литр горячей воды, в которой плавала кормовая репа, и вечером пол-литра кофе без сахара и 200 граммов хлеба. Это все. Последние пять дней хлеба не давали.

20 апреля нас погнали в Дахау, так как подходили американцы. Это был «голодный поход смерти». Шли мы, слава богу, только 4 дня. На пятый нас догнали американцы. Шли и день и ночь под проливным дождем, без пищи. Ели по дороге щавель или корни травы. За эти четыре дня два раза нас останавливали на три часа, и мы спали на мокром лугу по щиколотку в воде. Из 14 600 человек, вышедших из лагеря, пало 6000. Тех, кто падал, задние эсэсовцы пристреливали. Я шел во второй группе, и мы шагали по шпалерам трупов.

23 апреля, в семи верстах от баварского города Хама, нас догнала 7-я американская армия. Я прожил десять дней в г. Родинге и 3 мая отправился пешком в Чехию. До Меркулина я шел пешком. Линию фронта и границу переходил под артиллерийским огнем, шел наугад по лесам и полям, кружил, боялся попасть в руки немцам. На мне был арестантский костюм. В Домажилице я случайно встретился с моим сослуживцем по институту г-ном Тейхманом. 5-го пошел дальше. В каждой семье меня кормили и нагружали бухтами [67], печеньем и т. п. Я едва волочил ноги. В Мерклине ночевал в школе, где еще накануне спали немцы. Ночью проходили немцы, но в школу не заглянули. 6-го в Мерклин вошли американцы. Это была Пасха, и мне не хотелось идти дальше.

На следующий день меня на автомобиле отвезли в Пщештице и поместили у одного мясника, семья которого меня одела. А арестантский костюм я взял с собой на память. Очень мне помог доктор Зеньковский. На грузовике я проехал в Пильзень [68], а 10 мая вечером был в Праге. Дома никого не было. Квартира была разграблена – утащили материи, костюмы, лампы из радио, все припасы, даже из супа вытащили мясо, увезли нашу машинку, мою коллекцию царских портретов и какие-то Ваши бумаги.

В тюрьме я научился молиться и верить. Кроме того, со мной было много чудесного. Уже то, что я получил икону Божией Матери в день Рождества Пресвятой Богородицы, что мне во сне снилось еще в Праге на Панкраце все, что со мной было потом (камера в Терезине, работы и даже избиение), что во сне видел точно, как увижусь с мамой (я точно так с ней и встретился), что все мои товарищи по тюрьме умерли – я один вырвался из дремучего леса. Я убедился, что нас хранит Господь, что мы не пропадем, не погибнем.

Видел я во сне и встречу с вами, дорогой Евгений Иванович, и верю твердо, что мы еще увидимся. Когда я молился, закрыв глаза, я видел силуэт Божией Матери, держащий надо мною покров. Когда взяли брата Женю, я, лежа больной, начал молиться и опять увидел три головы – мамину и наши с Женей – и опять силуэт Божией Матери с покровом... Крестик и иконка, которую Вы послали мне в Терезин, – со мной. Их отобрали у меня в Флоссенбюрге и бросили в грязное белье. Заведующий бельем – чех – мне их вернул, и я пронес их через все осмотры. И то, что я испытал и выдержал такие ужасы, как Терезин и поход смерти, – это только чудо Божие и помощь Пресвятой Богородицы.

В Праге много перемен: церковь отобрали, служили на Ольшанах. На Рождество служили в чешском православном храме».

А вот выдержки из письма старшего брата – Жени:

«В субботу в Праге началось восстание. У нас на Панкраце стрельба и немецкие аэропланы бросали бомбы. Вечером восстание было уже в полном разгаре. Положение Праги было критическое: несколько немецких дивизий шло от Бенешова и с севера от Мельника. Всего 10 дивизий. В самой Праге были немецкие части, но разрозненные. Со стороны Панкраца немецкие танки подошли уже к гимназии. В этот критический момент подошли первые отряды власовской армии. Они-то и спасли Прагу. Их прошло через Прагу около 33 тысяч. Очистили Смихов, Жижков, Панкрац, Отрашнице, центр города, взяли штурмом Мелихаровскую гимназию, где засела 1000 эсэсовцев, аэродром в Рузине и горы Петржина, где были расположены немецкие батареи. По радио передавали, что немцы массами сдаются победоносной армии генерала Власова. Ушли власовцы так же внезапно, как и пришли, но немцев разбили наголову. Поведение власовцев произвело на население прекрасное впечатление. Между прочим, Вы у нас на Панкраце стали легендарной личностью. Все знали, что Вы власовский генерал, и теперь говорят, что это Вы привели власовцев спасать Прагу от немцев».

9 мая в Прагу вошла Красная армия.

Сам я со своей канцелярией выехал из Праги последним поездом. Для меня и моей канцелярии был предоставлен отдельный вагон 2-го класса, и так как в нем оставалось еще много свободного места, то я принимал всех, кто обращался ко мне. Со мной поехала и старшая дочь Ольга с моей внучкой Зоей. Младшая дочь, Лидия, осталась в Праге. Со мной в вагоне ехала семья Юрловых, командир корпуса генерал Ф.Ф. Абрамов, известная певица А.П. Свечинская-Малышева 187и другие. Кроме классного вагона мне дали и товарный вагон с провизией.

На станции Фрейштадт, не доезжая Линца, нам велено было выйти из вагона и бежать в лес. Был сильный налет американских бомбовозов. Вагон, в котором мы ехали, был изрешечен пулями и осколками. А в лесу осколком от снаряда оторвало правую руку моей 12-летней внучке. Здесь же, на станции Фрейштадт, в немецком санитарном поезде Зое сделали перевязку, и она с матерью должна была отстать от эшелона и остаться в госпитале Фрейштадта. Не помню, сколько Зоя пролежала в госпитале, но она выздоровела окончательно. Писала и рисовала левой рукой и продолжала учение в школе католического монастыря. Когда я подошел к Зое в лесу, где она лежала на земле, истекая кровью, она мне сказала: «Балет пропал». А она преуспевала в балете и уже выступала за сцене в Народном Дивадле.