Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)

Сильно болела голова, тошнило от запаха и от удара по голове. Не хотелось двигаться, не хотелось никуда лететь, не верилось ни в какое будущее. Хотелось сидеть вот здесь, в углу ангара, курить, и чтобы все-все оставили в покое

Но, теперь уже знакомые, солдаты крикнули:

- Эй, отпускник! Иди, помогай! Чем быстрее сделаем, тем быстрее улетишь.

Отпускник! Все-таки домой хочется. Сердце дрогнуло. Домой! Хочу!

И Шурик нехотя, но поднялся и поплелся к позвавшим. Было не по себе. Видел, конечно, и убитых, и растерзанных взрывом, и изрезанных ножами. Но то все там, в бою, в родном полку. Видел, и как гробы готовят к отправке "Черными тюльпанами". Укладывали и расстрелянные тела, и просто оторванные взрывом руки-ноги, а то и вовсе одну ногу в ботинке, а для веса мешок с песком добавляли. Если есть голова, то родные перед погребением могут через окошко гроба в лицо кровинушки своей взглянуть в последний раз. А если нет... Если тело взрывом на части разнесло? Шурик даже горестно рукой махнул в ответ своим мыслям.

Кончится эта пытка когда-нибудь? Что там еще будет под крышкой этого гроба? Что еще ударит по взвинченным шуркиным нервам? Вздувшиеся внутренности, вытекшие глаза, изуродованное тело очередного пацана? Разлагающееся тело, которое даже мертвым остается дороже всего для родных или мешок с землей ничего собрать не смогли?

Солдаты отдирали еще горячую крышку с очередного гроба, но она шла нехотя, не желая расставаться с домовиной. Сержант из самолета с горелкой в руках глухо матерился:

- Вот блин, падлы рваные, зачем-то двойным швом запаяли, чтоб их...

Провел острым пламенем по ободку вокруг всего цинка еще пару раз, затем подсунул сплющенный конец монтировки в образовавшуюся щель, налег на другой конец всем телом. Крышка громко кракнула, отделяясь от гроба, и наполовину отошла от него. Солдаты, натянув брезентовые рукавицы, подскочили к крышке, ухватили ее и единым усилием поволокли было прочь, но, увидев содержимое ящика, выронили ее, едва успев отскочить в сторону.

Аккуратно, покойно во всем пространстве цинка нашли пристанище... тщательно уложенные, старательно распределенные пачки долларов, афошек, чеков, сто и пятидесятирублевых купюр, еще какой-то валюты, а в "ногах" лежали полиэтиленовые пакеты с белой порошковой начинкой - наркотика и два автомата АКСУ с рожками к ним.

Подошел заглянувший в ангар и увидевший немую сцену командир местного полка, на ходу ругая солдат, быстро глянул в гроб и заорал :

- Все вон! Быстро!

После секундной заминки, растерявшиеся солдаты кинулись из ангара.

- Видал? Денжищ! Это что же такое? И автоматы! Ни фига покойничек!

Закурили, недоуменно переглядываясь. В это время в ангар заскочили несколько офицеров.

Совсем скоро подполковник вызвал в ангар невольных свидетелей:

- Неосторожное слово - и под трибунал. Секретная операция командования. Наркотики для медицинских целей. Валюта - в фонд государства. Всем молчать!

Под усиленной охраной тщательно уложенный груз был переправлен в самолет. И уже в ташкентском аэропорту, не гражданском, а военном, Шурик увидел-таки, что тот самый цинк забирала специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.

Несколько часов спустя, проезжая в автобусе по улицам родного города, Шурик успокоенно думал о том, что есть в нашей армии настоящие профессионалы, действующие умело и слажено на пользу родному Союзу Советских Социалистических Республик.

Прошло двадцать лет.

Валерка, поцеловав детей на ночь, забираясь под одеяло, под теплый бок жены, рассказывал о том, как прошел сегодняшний день на его хлопотливой таможенной службе.

- Читаю паспорт... Батюшки, Шурка! Ну, я тебе рассказывал - служили вместе. А я его и не узнал! Кожаный плащ, стильная черная одежда, золотой перстень... Богатючий, видимо!..

Валерка даже зажмурился и почмокал губами, чтобы подчеркнуть шикарность внешнего вида бывшего однополчанина.

- Сопровождает цинковые гробы. Какой-то похоронной фирмой заведует. Платят, видно, добре. Смерть чужая. Привык. Шутит.

Я спрашиваю:

- На кого работаешь?

- На мафию. А в гробу - золото и бриллианты, - и смеется. Я "Бриллиантовую руку" вспомнил, говорю:

- Да пошел ты, не подкалывай!

А он мне:

- Проверяй! Вскрывай!

- Открыли? - испуганно спросила жена.

- Ты что! Это же какой сволочью надо быть, чтобы чужим горем прикрываться и в гробах что-то перевозить. Послал я его в шутку, пригласил в гости. Когда опять к нам служба занесет, обещал быть. Куда-то он в Азию, в бывшую республику свой груз повез. Вот так себя "новые русские" в этой жизни находят.

В это же время Шурка... Нет, все-таки Александр Георгиевич, сходя по трапу самолета, краем глаза, сквозь дымчатые очки, внимательно проследил, как забирала цинк специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.

Убедился, что все сделано правильно, усмехнулся каким-то своим мыслям и неторопливо направился к зданию аэропорта, приветливо принимающего пассажиров в свою внутреннюю чистоту и ухоженность.

Глава 17. Очередь

Хорошо возвращаться домой с войны. Приятно покачивает на рельсах вагон, весело и сладко стучат на стыках колеса. Домой, домой, домой! Или еще веселее на отдельных участках: жив-жив. Жив - жив! Хорошо остаться живым, курить сигарету в тамбуре, болтать в попутчиками. Досадно, что особенно рассказать им нечего. Разве что про постоянный страх и жуть, что могут убить, а так... война и война. Что в ней может быть интересного? Это, наверное, есть что рассказать летчикам, танкистам, саперам, а у пехоты почти два года одно и то же. Побежал, упал, перекатился, дал очередь, еще очередь, вскочил, пригнулся, побежал, упал, ну и так далее. Очередь, очередь, очередь - успевай только магазин сменить - и снова очередь, очередь, очередь. В моджахедов, в тебя, в моджахедов, в тебя. Мины, пустыня, скалы. Скалы, пустыня, мины. Писатель, может быть, сумел бы что-то описать. А солдат... Кощунственно звучит, но однообразна война в Афганистане. Побежал, упал, перекатился, очередь, очередь. Ну, гранату кинул. Хочется рассказать о войне, а не получается. Попал ты выполнил боевую задачу - остался жить, кто знает, может, и награду получишь. Попали в тебя - семья получит "груз-200". Нехитрая штука война для солдата. Ее всю можно в десятиминутный разговор пересказать, объяснить. Истрепанные, доведенные до предела нервы - это от желания выжить. Появившаяся в двадцать лет боль в сердце - от переживаний, гибели товарищей, неутоленного чувства мести и незнания, кому ты должен мстить: им ли, духам, или тем, что по другую сторону кремлевской стены. А как?! Вот и тянет струны нервов на холодные, стальные колки острых спиц, изредка, но все чаще вонзающихся в сердце. Раны от душманской очереди. Настигла, достала очередь за четыре месяца до благословенного дембеля. Ранение серьезное, но не смертельное. Пропороли бок три пули, выпущенные духами из автомата Калашникова. Что ж, хорошее оружие у нас. Врачи сказали, чуть правее, чуть левее - и наповал уложили бы. Говорят повезло! Хорошенькое везение. Ранение - это не маминых пирожков пожевать. Хотя, с другой стороны, - могли убить. Запросто. А как жить-то хочется в двадцать лет! Только вот насчет маминых пирожков придется потерпеть. Продырявленные, сшитые кишки только-только начали подживать, поэтому еще с годик пробавляться кашами, сидеть на диете - так это назвал хирург, оперировавший Бориса и присутствующий на врачебной комиссии, которая комиссовала рядового Суржикова из рядов Советской Армии. Потом, понемногу, можно будет есть и обыкновенную пищу. Никогда не знал Борис, что пища есть мягкая: кефир, сметана, яйцо, масло, каша, и грубая или твердая: пироги, борщи, мясо и все остальное столь же грубое, но чертовски вкусное. Так что, если все будет в порядке, года так через три можно будет и шашлычком с винцом побаловаться. Да разве в этом дело?!