Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)

Темнеет за окном. И теперь, вроде, и не окно это, а зеркало. Ой, на себя лучше не смотреть, за дорогу оброс сильно, да и бриться нечем.

Поезд устало втянулся к перрону и, протяжно фыркнув, остановился. Борис подхватил свой вещмешок, перекинул через руку шинель, тепло попрощался с попутчиками, прикрыл локтем живот, чтобы не толканули в кипении людей, вышел из вагона и пошел через здание вокзала к остановке автобуса.

Изменился город. Стал не такой зеленый, может быть, из-за осени, и грязный какой-то. Все равно - яркий и родной. Люди красивые А девчонок сколько! Во, цветник! Учащенно забилось сердце, заколотилось, натыкаясь на острые иголочки. Перехватило дыхание от прилива радости. Жив! Дома!

Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! Наконец-то, добрался! Поседели-то как! Морщин прибавилось. Ну, не плачьте, мам, все будет хорошо. Па, ну скажи ты ей!

Уже за первую неделю Борис стал приходить в себя. Отоспался, повидался с друзьями. Говорили, наговориться не могли. Обо всем. Все новости перебрали. Кто из одноклассников куда попал, чем занят. Какие события произошли. Конечно, говорили о войне. Но больше как о службе в армии, чем о том, что было на самом деле. Порассуждали.

- Помнишь, Боря, на классных часах учитель говорил, что не может быть хорошего без плохого, - горячился заводной "философ" Юрка Бабич - третейский судья всех школьных недоразумений. - Не может быть только один цвет. Будет ночь - будет день. Не может быть только одно зло! Обязательно должно быть добро.

Юрка успокаивался, замечая, что собеседники прислушиваются к нему, закуривал и продолжал развивать свою мысль:

- Ранили тебя, Борька, - плохо, конечно, но ведь ты уже дома. Не ранили бы - еще полгода в Афгане, могли бы и убить. Вот и выходит парадокс. Душманская очередь жизнь тебе спасла!

- Черт! А выходит, что так, - соглашался Борис.

На душе было светло и радостно. В приемной комиссии института приняли его документы на подготовительный факультет. Занятия там начинались в декабре. Сейчас только конец октября. Устроился на временную работу в батину бригаду, даже станок токарный его же дали, на котором до армии успел поработать.

Но и еще не поэтому сладко ныло сердце. Получил вчера письмо от Леры, Леры, Валерии. Не срослось, не сложилось у нее с моряком, вот и едет домой, а Борису кажется - к нему. Но письмо-то прислала. Значит, и к нему тоже.

- Борюшка, сынок, что-то приболела я. Приготовить приготовила, хотела уже и стол накрывать, а масла нет. В магазин хотела пойти, да что-то ноги отказывают. В очереди мне не выстоять, - просительно смотрела мать на сына, Может, ты сходишь? Как себя чувствуешь, сынок?

Очередь была огромная, страшная, серая, хмурая и злобная, как пыльная извилистая дорога в Афганистане. Борис присвистнул. Часа три стоять. За чем очередь? За чем, за чем! За маслом! А вот рядом - люди ждут, когда колбасу привезут. Дальше там, видишь, народ за водку бьется. Борис прикинул, нет, уходить нельзя, место займут.

Через час ожидания заныли ноги, запекло в боку. Отойти покурить? Только недалеко и ненадолго. Вроде бы уже машину разгружают. Сколько? А черт его знает! Если в пачках, то через полчасика начнут продавать. Если на развес - то через час, а то и поболе. Скажи спасибо, что вообще привезли!

Опять курить? Да что тебе не стоится! Мы уже в возрасте, стоим, а тебя, молодого, ноги не держат. Молодежь такая дохлая пошла! Меньше бы курил. Да. Работать не хотят, шляются по городу. Стой, не дергайся. Мы тут с утра стоим и ничего. А тут, смотрите, только подошел - и сразу хочет!

Словно искра попала в пороховой погреб. Перекошенные злобой лица, гневные несправедливые слова о молодых. Шел бы работать! На заводах рабочим по килограмму дают масла. Не нравится, не стой! Ишь, какие! Да все без очереди норовят. Наглые.

Объяснять? Рассказывать о ранении? О том, что от захлестнувшей волны негодования сердце начало пощипывать стальными кусачками? Нет.

Уйти? Глупо. Тем более, вот уже и продавать начали. Ох! Очередь сломалась, смялась, скомкалась в единую потно-багровую кучу. Стадо разъяренных зверей без единой капли разума в глазах. С ревом, криками, матом. Ах! Притиснули к самому прилавку. Был последним, стал одним из первых. Но больно как печет в боку, больно как! Ладно, купить - и быстро домой. А, вот в чем дело! Привезли гораздо меньше, чем ожидалось. Хватит немногим, вот остальные и поперли. Обидно, если не достанется. Да и есть тогда чего? У продавщицы только в лице и осталось что-то человеческое. Стыдно, но что делать?

- Девушка! Мне только пачку. У меня под расчет, - потной ладонью протянул Борис мятые деньги и талон на масло. - Мне нельзя не купить. Я ранен в Афгане, мне надо...

О-о-о! Как заревели! Боже! Что кричат-то! Где бы это я рожу наел? Лоб здоровенный, хам! Да как же без очереди? Очереди-то нет! Ударили? Кто это в спину так больно двинул? Сколько злобы! Скорее, скорее отсюда. Спасибо, девушка! Пропустите. Да пропустите же! Нет, не любовница она мне. Просто человек... Пропустите-е-е...

Невдалеке от магазина, на лавочке сидел Борис. Мокрый от холодной испарины, с закрытыми глазами, посеревшим лицом. Надо быстрее домой. Обедать. Через два часа на смену. Как там мама? Где же масло? Лера, Лера, Валерия...

Из подъехавшей "Скорой помощи" вышел немолодой врач. Осмотрев Бориса, приказал:

- Носилки!

- Что, в третью городскую? - спросил водитель.

- В морг. Похоже - инфаркт.

- У такого молодого? - без всякого удивления буркнул шофер, разворачивая машину на проспект.

- Наши очереди кого хочешь в могилу загонят, - устало проговорил врач, выворачивая из мертвых пальцев Бориса добытую с боем пачку сливочного масла.

Глава 18. Бача

Обращение "бача" значит намного больше, чем "брат", "друг", "родной". Это обращение - особый знак единства. По нему отличают своего от остальных. Понимают, поддерживают, помогают, многое прощают. Невидимыми прочными нитями пережитого это обращение связывает накрепко тех, кто имеет на это право, навсегда.

"Бача" в переводе на русский язык - "парень", "пацан". Совсем другой смысл вкладывают в него, обращаясь друг к другу, ветераны афганской войны. Ветераны... Этим людям, многие из которых еще не перешагнули сорокалетний рубеж, такой определение совсем не подходит. И, когда в школьном актовом зале, где проходил вечер встречи с бывшими солдатами, молоденькие учительницы нажимали на слово "ветеран", многие чувствовали себя неловко. Хотя, когда зазвучали песни, начали читать стихи и была показана инсценировка одного из эпизодов книги местного автора о той войне, очень неплохо исполненная школьниками, почувствовалось, - да, пережито, да, пройдено. Возбужденная, растревоженная память возрождала яркие образы, подсказывала, казалось бы, начисто, напрочь забытые детали. Но в ответ на предложения рассказать о былом - или покашливание, или смущенное молчание. Как детям рассказать про ЭТО?! Некоторые рассказывали о каких-то второстепенных деталях скупо и неохотно, теряясь и замолкая, комкая невнятный рассказ. Другие советовали: