Геннадий Аксенов - Вернадский

К нему Вернадский и прибыл на пароходе 25 июля. Вместе они отправились на полевую экскурсию на запад Норвегии, в Берген. Шестидневное пребывание здесь ознаменовалось еще одним поворотом в научном развитии Вернадского. 28 июля он начал писать статью, не имевшую продолжения для печати, но в отрывке зафиксировал давно назревавший отход от философии, связавшийся с сопоставлением теории относительности и наук о Земле. Он, наконец, осознает, что философские выводы, делающиеся Эйнштейном и его последователями из теории относительности, к описательному обычному естествознанию не подходят. И не подходят прежде всего из-за геометризации теоретиками пространства. Математики понимают его как пустое и бесструктурное, оно характеризуется только измерениями и ничем иным. Но натуралист имеет дело только с реальным, сложным по строению пространством, заполненным электромагнитными полями, выраженными силовыми линиями, а также излучениями. Но самое главное, оно обладает определенной симметрией, которую он, как кристаллограф, не имеет права игнорировать и может адекватно выразить языком символов. Еще более сложные свойства пространство обнаруживает в живом веществе, которое для него, как мы помним, — не случайность, а такое же явление природы, как мертвая материя. И вот в этой области философская обработка совсем отсутствует. Мы имеем, говорит он, лишь неясные указания одиноких мыслителей, высказавших чистые идеи, без их научной обработки и приложения. Нет сомнения, что он имеет в виду Бергсона — главного противника философии Эйнштейна.

Итак, Вернадский проводит, наконец, границу между наукой и философией: «Мне на склоне своей научной работы приходится резко менять отношение к философским проблемам. Признавая огромное значение для научной работы философской творческой и критической мысли, всю жизнь интересуясь ее достижениями, следя за ними в часы своего досуга, я никогда не позволял себе касаться этих проблем в своих работах, даже тогда, когда ясно видел теснейшую связь с философскими построениями своих собственных научных достижений и исканий. С одной стороны, это явилось следствием моих занятий историей знания, в частности, историей научных идей. Я слишком ясно видел, с одной стороны обычно не сознаваемую самими учеными призрачность их философских построений» 15.

Возвратившись в Берлин, Владимир Иванович добывал научные приборы. Когда стало ясно, что за рубли в Германии нельзя купить ничего редкого, что требовалось, Вернадский запросил марки и перевел их в наше торгпредство. Но обнаружилось, что его заказы, полученные два месяца назад, как и деньги, лежат мертвым грузом. Пришлось хлопотать и добывать нужные приборы лично.

Двенадцатого августа они с Наталией Егоровной сели на пароход (так дешевле, чем на поезде) и 15-го прибыли в Ленинград.

Уяснив себе советские обстоятельства, Вернадский стал спрашивать себя, как же ему работать, не имея новой литературы, приборов, оборудования, не получая даже научных журналов из-за рубежа, в условиях крайне затрудненной свободы общения. Его квалификация и состояние здоровья требовали полнокровной деятельности, не вполсилы. Уехать навсегда — значит оторваться от друзей, оставить множество начатых дел. Он отвечает и за людей, связанных с ним.

Он выбирает средний путь — что-то вроде кочевничества; благо для ученого — родина везде, где есть его собратья. С 1927 года он надолго становится мигрирующим ученым. Поскольку все свое возил с собой, смена мест не мешает интенсивной работе, а скорее даже помогает. Поставил для себя не менее трех месяцев проводить за рубежом. Довольно редкий обычай для советской действительности: из десяти следующих лет почти половину времени он работал по собственному плану в Европе.

В 1928 году осуществил давно задуманный цикл геохимических лекций в Карловом университете в Праге, где его давно ждали. «Уже прошла половина моих лекций, — сообщает Личкову 12 марта. — Сейчас заканчиваю лекции о биосфере, металлическом состоянии материи в земной коре и затем начну историю железа, меди, свинца. Не знаю, смогу ли прочесть больше. Слушателями доволен: небольшой избранный круг интересующихся. (Он читал по-французски. — Г. Л.) А для меня выявляется много нового» 16.

Из Праги через Нюрнберг проехал в Мюнхен, где уже не было умершего в 1926 году Грота. Вел переговоры с Генигшмидтом, К. Фаянсом, А. Зоммерфельдом о совместном исследовании изотопов и об определении атомного веса. Затем едет в Страсбург, где уединенно занимается в музее Минералогического института.

Тринадцатого апреля вместе с Наталией Егоровной приезжает в Париж, работает с Лакруа. Встречается с издателем, который готовит французское издание «Биосферы».

Затем, оставив Наталию Егоровну в Париже, выезжает в голландский городок Гронинген. В тамошнем университете ведет переговоры с профессором Гиссингом о подготовке к Международному конгрессу почвоведов и даже совершает с ним небольшую полевую экскурсию по Северной Голландии.

На пути домой заезжает в Берлин к Отто Гану, который вместе со своей сотрудницей Лизой Мейтнер ведет интереснейшие опыты над радиоактивностью. Встречается с переводчиком, который готовит «Геохимию» к изданию в Лейпциге.

К тому времени он уже член-корреспондент Парижской академии наук по секции минералогии, иностранный член Чешской и Югославской академий наук, Немецкого химического общества, Геологического общества Франции, Минералогических обществ CHLA и Германии.

В Париже в 1927 году вышли из печати лекции профессора Коллеж де Франс Эдуарда Леруа «Требования идеалиста и факт эволюции». В них впервые за рубежом прозвучали оценка и глубокое понимание идей Вернадского о единстве живого вещества биосферы Земли. Леруа, последователь философии Бергсона, человек родственного Вернадскому умственного склада, указал, что его «Геохимия» дала новую перспективу: от эволюции отдельных отрядов живого, отдельных видов, на чем обычно останавливаются биологи, нужно переходить к охвату эволюции всей биосферы в целом. Она всегда остается цельной системой и изменяется целиком.

Это признание имело далекоидущие последствия.

В России «Геохимия» вышла в 1927 году и по-русски стала называться «Очерки геохимии». Как и «Биосфера», она увеличила его известность. 5 февраля 1928 года в Ленинградском обществе естествоиспытателей он прочел доклад «Эволюция видов и живое вещество», в котором ответил на вопрос Радлова еще из 1922 года: как сочетать «безначалие» жизни с ее явным развитием? Как совместить понятие вечности жизни и ее постоянства с очевидной, яркой и несомненной сменой форм жизни в геологическом прошлом?