Геннадий Аксенов - Вернадский

Наука отказалась от претензий исследовать начала и концы, создавая относительные истины. В физике XX века истины перестали быть наглядными и понятными, их нельзя выразить при помощи аналогии с чем-то привычным, доступным. Их нельзя выразить на естественном языке и с помощью знакомых образов. Их не понимают, к ним просто приучаются. Обычно ноосферу понимают как геохимический материально-технический факт. Так понимал ее Ферсман — как техногенез, техносферу. Создается материальная оболочка, человек переделывает природу. Конечно, правильно, но за материей кроется иная глубина.

Вернадский в книге рассматривает первопричину, принцип ноосферы — научную мысль и ее природное бытие. Природа без научной мысли — неполна. Как раз в пору работы над «Научной мыслью» он прочитал книгу математика Германа Вейля «Разум и природа», где автор, казалось бы, утверждал нечто подобное: природа отдельно от человека не существует, она дается вместе с очками, через которые мы на нее смотрим. Очки — наука, поэтому реальность есть природа плюс мысль о ней.

Мысль, по видимости, совпадающая с ноосферной, очень неточна и может привести ко множеству заблуждений, говорит Вернадский.

Дело в том, что мысль эта — научная, и значит, заключает не индивидуальное помышление, а историю усилий поколений ученых. Мысль — это не только логическое умозаключение, она — планетное явление не только сегодня, сейчас, но и исторически. Она цельна как в пространстве, так и во времени. Научная мысль позволяет человеку усиливаться за счет прошлого, подключать к своей деятельности весь потенциал прошлого, весь интеллект прошлых поколений. Нельзя также сводить человечество к отдельному человеку.

Вернадский первым в науке осознал, что человечество — это не совокупность людей, а совсем новое качество, выявляющееся с каждым днем и годом все четче. В общем, оно — элита, и только оно делает всемирную историю, а не мельтешение князей и королей. Человечество состоит не из всех людей, не из народов и государств, не складывается из этносов, оно есть верхний этаж. Вот как Христос сказал о себе — сын человеческий , то есть следующее эволюционно продвинутое поколение. В человечество попадают по одному. Каждый сам и в отдельности принимает решение о своей судьбе: остаться ли ему членом какого-либо коллектива или стать сыном человеческим. Вариантов такого решения множество, но человек никогда не спутает, если он его совершил. Как сам Вернадский в Горной Щели, когда принял решение о своей дальнейшей судьбе, когда почувствовал в себе демона Сократа.

Таким образом, книга «Научная мысль» в высшей степени синтетична. В ней сплавился его собственный опыт участия в общественной жизни, в организации научной практики на больших государственных масштабах, изучение истории научной мысли и научной деятельности, вопросы научного образования, личностное выражение той самой научной веры, без которой не бывает решения о переходе в Целое.

Понятие ноосферы приводит к новой концепции человеческой истории. Прошлое всегда описывали как историю отдельных стран и народов, но с точки зрения развития науки она должна быть осознана как всемирная история. На месте истории этносов и наций цивилизация творит историю нового качества общности — человечества. Наука поднимает человеческую историю на определенную высоту, с которой видятся ретро- и перспективы новой общности людей — человечества. Вот почему взлет научного творчества должен оказать большое влияние и на другие стороны духовной сущности человека, прежде всего на религиозное сознание.

Нет никаких сведений, что автор предлагал книгу в печать. Видимо, предполагал ее полную непроходимость. «Научная мысль» — первая книга, написанная в стол. Ирония судьбы состоит в том, что вся философия ноосферы, выраженная в ней, осталась неизвестной до 1977 года, когда книга напечатана, да и то с искажающими комментариями. От нее отрезали шесть последних параграфов, где говорится об идеологии «диаматов», о ничтожном ее значении в общей мысли человечества и о большом вреде для свободной мысли.

Во время работы над книгой, 16 февраля 1938 года, Вернадский сделал доклад в Московском обществе испытателей природы и записал: «Впервые публично о ноосфере. Как будто не понимается» 38. Так он безуспешно опробовал новое понятие.

Даже ближайшие ученики с сомнением восприняли слово ноосфера. «Помилуйте, Владимир Иванович, о какой разумности этой действительности можно говорить?» — удивлялся Ферсман. И не он один. По академическим преданиям, еще бытующим и передающимся изустно, многие сокрушались: «Был ученый как ученый и вдруг заговорил о какой-то сфере разума! Конечно, годы, годы…» Другие думали, что у него наступил, мол, период примирения с действительностью.

Всю глубину мысли о ноосфере — о единстве исторического и геологического потоков — хорошо чувствовал самый близкий человек — Шаховской. Архивные записи позволяют так заявить. Во всяком случае, идею ноосферы Дмитрий Иванович любил обсуждать. Дневник за 13 января 1938 года: «Вечером Дмитрий Иванович, Наташа Ольденбург, Катя Ильинская (сестра Нинетты. — Г. А.), Паша. Дмитрий Иванович читал свои стихи и проповедовал ноосферу. Разговор глубокий» 39.

Но между Вернадским и коллегами пролегла граница непонимания. Суть ее в разном понимании слова разум. У большинства с ним непременно связано понятие о каком-то порядке, справедливости, правде. Но в понятие ноосфера этические моменты не входят, никаких моральных оценок не вкладывается. Геологическая оболочка, а не добрые пожелания или моральный идеал. «Но боюсь, — как говорил булгаковский герой, — эта путаница будет продолжаться еще долгое время».

Она усиливается еще и тем, что Вернадский иногда относит ноосферу в прошлое, иногда в будущее. Она есть нечто такое, что должно быть создано, построено. Но противоречия нет. Вспомним логику нового естествознания, доказавшую, что слово не годится для истинного постижения природы. На месте слова должно возникнуть то, что мы называем «факт» или «естественное тело» — реальность.

Когда с созданием слова выраженный в мифе мир вывернулся, переместился внутрь духовного мира личности, возникла словесная ноосфера. Это ее прошлое. На таком фундаменте в XX веке заметно вырастает вторая — научная, более подлинная, так сказать, более могущественная. В ней логика понятий заменяется логикой вещей, слово заменяется термином и цифрой, эмпирическим обобщением.

Что делать с непониманием? Вернадский и раныпе-то не заботился о доказательствах и внедрении своих идей. Он не рассчитывал на скорое понимание. Тем более теперь, перед концом жизни. Некогда убеждать и спорить. Нужно хорошо делать свое дело, на которое осталось не так уж много сил. «Моих старческих сил», — как говорит он в дневнике.