Геннадий Аксенов - Вернадский

«Я занимался каолином еще в Париже у Ле-Шателье в Эколь де Мин в 1889 году и дал его структурную формулу. При разложении каолина выделяется тепло, как первый показал Ле-Шателье и как я могу него [в лаборатории] подтвердить. Разлагая каолиновое ядро, диатомовые должны получать свободную энергию — тепло, которую могли использовать для жизни» 28.

Интрига опыта заключалась в том, что каолиновое ядро, формулу которого он дал еще во время парижской стажировки, исключительно стойкое соединение. Его основу составляет очень удачное сцепление атомов кремния и алюминия. В процессе выветривания глин в природе оно не разлагается. Трудно разорвать эту связь и нарочно, нужно воздействовать сильными кислотами и нагревать до высоких температур.

Если удастся доказать, что диатомовые водоросли разрывают каолиновое ядро, значит, действие организмов аналогично воздействию сильных реагентов и высоких температур. Умея разрывать столь крепчайшие связи, диатомовые водоросли — очень распространенные в биосфере — участвуют в дроблении вещества и играют огромную роль в «экономии природы».

Чистые культуры водорослей поставлял им микробиолог Н. Г. Холодный из университета, а опыты вел студент В. Н. Наумович. Он сразу показал себя вдумчивым и наблюдательным экспериментатором и работал с огромным энтузиазмом. Как и многие студенты, Наумович в эти дни поздней осени был мобилизован в гетманскую армию и прибегал с позиций наблюдать и вести записи в журнале.

Во время петлюровской атаки юноша был убит. Вернадский с тоской писал очередной некролог на смерть молодого талантливого человека.

При штурме города в лаборатории отключили отопление, и большая часть опытов погибла. Лишь один был доведен до конца и дал положительный ответ на поставленный вопрос. Показано, что при посеве диатомовых водорослей на подольскую глину появился гидрат окиси алюминия, что свидетельствовало о разложении каолинового ядра. Вернадский повторит этот опыт через много лет в Москве.

Случай с Наумовичем вызывает еще одну ассоциацию с «Белой гвардией» и с той обстановкой, в которой жили Вернадский и окружавшие его люди. Нина Владимировна, приехавшая осенью из Шишаков, где дома уже не было, но осталась плантация, с которой она привезла немного овощей и трав для чая, вспоминает, как во время одной из прогулок ее с отцом по Бибикову бульвару раздались выстрелы и вокруг начали свистеть пули. Она перепугалась, а он шел, погруженный в свои думы и совсем не замечая перестрелки.

Таков быт. Когда ушли из гимназии, жили у знакомых (на Тарасовской улице в доме 7, у профессора-гигиениста Добровольского). Жили как все: в «уплотненных квартирах», на чемоданах со сдвинутой мебелью в комнатах. Одновременно с Ниной, вернувшейся из Шишаков, приехал (причем в тот же день через несколько часов) Георгий из Перми. Молодой профессор бежал от большевиков, захвативших Урал. Вскоре он уехал преподавать русскую историю во вновь образовавшийся Таврический университет, быстро наполнявшийся бежавшими с севера учеными.

Дела у красных шли не блестяще. В марте — апреле 1919 года добровольческие фронты сдавливали их со всех сторон, и это означало, что всем остальным каждый день грозил самыми неожиданными опасностями. «Долго не писал — а между тем огромные изменения, — записывает Владимир Иванович 18 апреля. — Развал жизни увеличился. Много научно работал и это главная часть моей жизни. Мне кажется, культурная личная работа у многих углубляется». На другой день: «Уже больше года выброшен из Петрограда. Вторая Пасха. Прошлая — в Полтаве. И все впереди еще нет никакого выхода, и все по-прежнему задыхаешься в мешке. Когда-то С. Трубецкой говорил про наши заседания в Московском университете перед 1904 годом: мы говорим и обсуждаем в завязанном мешке. В большем виде все это правильно для теперешнего времени» 29.

К обычным трудностям времен Гражданской войны прибавлялись интриги, которые вело «Науково товариство» Грушевского. Общество претендовало на ведущую роль в научной жизни Украины. Личков, побывавший на одном из собраний «товариства», был несказанно удивлен, когда честь создания Академии наук была приписана вовсе не Вернадскому и Василенко, а этой организации.

Возможно, что отголоском интриг явилась статья в одной из большевистских газет. Собственно, не статья, а донос, где Вернадского называли крупным кадетом и «землевладельцем». Украинцы-большевики с удивлением узнали, что он бывший министр и богатый помещик, и не понимали, отчего они за него «держались». Статья анонимная, но вскоре выяснилось, что написал ее секретарь по библиотеке Перфецкий. Вернадский еще до прихода большевиков понял, что в нем он ошибся. В дневнике (уже в сентябре 1919 года) он писал о нем как о русском националисте, терявшем порядочность при переходе в область национальных вожделений. «Такие люди — слабые, но с искрой Божьей, как А. Грушевский, Перфецкий <���…>, в конце концов, совершают бесчестные поступки» 30.

В другое время навет мог остаться без последствий. Но на дворе стоял июль. Добровольцы Деникина наступали. Большевики вводили полную милитаризацию жизни, мобилизацию населения и тому подобные строгости. Свирепствовала «чрезвычайка». Был открыто декретирован красный террор, в газете печатали списки расстрелянных без суда и следствия. По первому подозрению в связи с белыми хватали любого. Все знали, что по ночам на Садовой, 5, где расположилась ЧК, расстреливали. Так, был расстрелян сменивший в октябре 1918 года Василенко на посту министра просвещения историк и филолог В. П. Науменко.

Дневник 29 мая 1919 года: «Давно не писал. И болен был и тяжело записывать среди террора и бессмысленных переживаний средневековой жизни. Удивительная ирония судьбы — к чему пришло русское освободительное движение — к полному попранию человеческих условий существования. Кругом в обществе и народе все больше накапливается ненависти, безразличия к жизни, тупого отчаяния. Подымаются дикие инстинкты самосохранения. Напоминает то, что должны были переживать культурные народы и общества, когда захватывали их другие завоеватели, с иной идеологией. Мне больше всего напоминает происходящее завоевание культурного грекоримского мира магометанством, времен халифата. Только уже исчез фанатизм, так как сторонники — идейные большевизма — ничтожны» 31.

А ведь у Вернадского по ту сторону фронта знакомых не меньше, чем по эту, и любое копание в его прошлом в момент превращения Киева в прифронтовой город становилось небезопасным. Знакомые уговаривали исчезнуть из города. Он и сам чувствовал нависавшую угрозу, хотя и обзавелся охранными грамотами на все случаи жизни. И тут зоолог С. Е. Кушакевич предложил отправиться с ним в Староселье, на возглавляемую им биологическую станцию и переждать смутное время. Он поедет как командированный, а не беглец.