Франсуа Керсоди - Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Ту же самую картину наблюдал из приемной заместитель статс-секретаря Министерства авиации генерал Эрхард Мильх, которого вызвали во дворец Геринга поздним утром. «Гиммлер медленно зачитывал фамилии по списку, – вспоминал он. – После каждой фамилии Геринг и фон Райхенау кивали или отрицательно качали головой. Если все соглашались, Гиммлер диктовал Кёрнеру фамилию и сухо прибавлял: “Подтверждено!” В какой-то момент один из троих произнес фамилию, которая явно не значилась в списке. Это было имя супруги некоего дипломата, сильно раздражавшей руководителей партии крайним усердием в покровительстве делу национал-социализма [137]. Все нервно рассмеялись. Время от времени Пауль Кёрнер выходил со списком фамилий, которые были видны, и передавал его другим людям. Те по телефону давали указания своим доверенным лицам на местах.

Было ясно, что людей, внесенных в эти списки, ожидало вовсе не продвижение по службе».

О том, что было дальше, рассказал Гизевиус, оставшийся во дворце: «Вдруг раздались громкие голоса. Майор полиции Якоби выскочил из кабинета, затягивая под подбородком ремешок фуражки, а вслед ему Геринг с яростью кричал: “Стреляйте… возьмите с собой всю роту, стреляйте по ним… стреляйте, говорю вам… стреляйте!” Невозможно описать неистовость желания мщения и одновременно страх, подлый страх, отразившиеся в этой сцене. Можно было догадаться, что кто-то скрылся, некто, кто не должен был остаться в живых, иначе день был бы прожит зря. Вначале мы предположили, что бежали Рём или Карл Эрнст. Но Геринг продолжал кричать. Он снова начал ходить из угла в угол по своей шикарной клетке, а мы услышали, как он несколько раз крикнул: “Это все Пауль… этот Пауль, именно он!” Один из адъютантов сообщил нам, что речь шла о Грегоре Штрассере и Пауле Шульце. оказывается, арестовать Штрассера не удавалось, потому что его защищали рабочие его предприятия. […] Поэтому и прозвучала зверская фраза “Стреляйте по ним!”. А этим Паулем был друг Штрассера лейтенант Пауль Шульц [138]». Гизевиус даже увидел окончание – как оказалось, временное – работы комиссии по расстрелам: «Гиммлер с Гейдрихом уехали, малыш Пауль Кёрнер с важным видом вышел в холл, а Геринг удалился в смежную комнату, где его давно ждал “придворный” фотограф. Как же можно было провести такой день, не сделав красивый снимок августейшей особы! Кстати, мы удивились уже тогда, когда заметили, что лакеи тщательно готовят целый набор мундиров».

Они задержались еще на некоторое время, потому что Геринг хотел встретиться с одним только что доставленным во дворец арестованным. Им оказался принц Август Вильгельм, его старинный приятель Ави, который вступил в ряды СА, решив доказать свою преданность национал-социализму, и фигурировал в планах Рёма по реорганизации правительства. «Где ты разговаривал с Карлом Эрнстом в последний раз?» – спросил его Геринг. «По телефону», – ответил принц. «О чем вы говорили?» – «Эрнст просто хотел попрощаться со мной перед отъездом за границу». – «Тебе повезло, что ты сказал правду», – сухо произнес Геринг и зачитал принцу запись разговора. «Рад, что ты решил на несколько дней уехать в Швейцарию!» – сказал затем Геринг принцу, смотревшему на него с недоумением. «Я когда-нибудь говорил тебе, что у тебя самая глупая в мире голова? Уходи отсюда и помалкивай!» – дружелюбно добавил Геринг на прощание. Таким образом, принц вышел из вертепа на Лейпцигерплац свободным, но спасла его вовсе не его невиновность. Просто Геринг правильно оценил ситуацию: нельзя расстреливать представителя рода Гогенцоллернов, каким бы глупым принц ни был.

Во второй половине дня великий организатор чисток отправился в Министерство пропаганды, желая сделать заявление для прессы. Гизевиус находился там, позже он так описал эту сцену: «В зале царила ужасно напряженная обстановка. Я видел лица этих великих редакторов. На них отражались любопытство, недоумение, коварная радость, озабоченность и ужас поочередно. […] Приехал Геринг. Он был в парадном мундире. Геринг не просто шел: он промаршировал к трибуне и поднялся на нее с величественным видом. Сделав продолжительную паузу, которая произвела сильное действие, он слегка наклонился вперед и опустил и снова поднял глаза, словно боялся того, что намеревался обнародовать. Он, несомненно, разучил перед зеркалом эту нероновскую позу. Потом Геринг сделал заявление. Произнес его он печальным голосом, как профессиональный распорядитель на похоронах. Заявление было путаным: путч Рёма, сексуальный разврат, волнения в стране, реакция, государственная измена, вторая революция, суровое наказание, милосердие фюрера. Шлейхер вошел в заговор с некой иностранной державой. В момент ареста он пытался сопротивляться, и это, “к несчастью”, стоило ему жизни. О Штрассере Геринг не упомянул. Как и об убийстве личного секретаря фон Папена. Когда он снова заговорил о Рёме, всем стало ясно: того больше нет в живых. […] Самым интересным пунктом заявления Геринга оказался не намек на “больных людей”, чьи пагубные наклонности были элементом социальной коррупции, а то, что фюрер, проводивший в этот день “краткий судебный процесс” в Висзее, приказал ему несколько дней назад по его указанию “нанести удар”. А потом прозвучала наполненная особым смыслом фраза: “Я расширил границы моей миссии”. Из чего стало ясно, что Геринг не ограничился приказом стрелять по руководству путчистов из числа членов СА, а по собственной инициативе нанес удар по “вечно недовольным”».

Среди них, разумеется, оказался Грегор Штрассер, которого в конце концов гестаповцы арестовали во второй половине дня, доставили в свою штаб-квартиру на Принц-Альбертштрассе и бросили в подземную камеру номер 16. Там он провел долгие двенадцать часов, потом в камеру вошли трое эсэсовцев и расстреляли его в упор. Изрешеченный пулями Штрассер был еще жив, и тогда Гейдрих произвел контрольный выстрел. А тем временем пришла ночь, но расстрелы в концлагере близ Лихтерфельде не прекратились: они продолжались при свете автомобильных фар…

Геринг упомянул в своем заявлении, что фюрер возглавлял в Висзее «краткий судебный процесс». Он точно подобрал прилагательное, но существительное использовал неверное, поскольку этот суд не имел ничего общего с юриспруденцией: во второй половине того кровавого дня Гитлер, продолжая находиться в «Коричневом доме», пробежал глазами бесконечный список арестованных и крестиком отметил фамилии тех, кого приговаривал к смерти. Группенфюрер СС Зепп Дитрих [139]получил первый список из шести фамилий для немедленной казни: Хайн, Хайдебрек, Хайнес, Шейнгубер, Шмидт и граф фон Шпрети-Вальбах. Дитрих отправился в тюрьму Штадельхейм без особого энтузиазма, потому что приговоренные к смерти в большинстве своем были его боевыми товарищами. Но старый солдат обязан повиноваться, и шесть человек оказались перед расстрельной командой. Дитрих с тяжелым сердцем покинул место расстрела до того, как прозвучал последний залп. После этого последовали другие многочисленные убийства, как в тюрьме Штадельхейм, так и в других местах. Причем некоторые воспользовались возможностью свести старые счеты: бывшего главу правительства Баварии, 75-летнего Густава фон Кара, вытащили из дома в Дахау, забили до смерти и кинули в болото, а отец Бернхард Штемпфле, некогда подправлявший рукопись «Майн Кампф», был убит перед собственным домом [140]. Не обошлось и без ужасных ошибок: музыкальный критик Вильгельм Шмидт стал жертвой вследствие случайного совпадения… [141]Но удивительно оказалось то, что Эрнст Рём, человек, который должен был погибнуть самым первым, вечером 30 июня все еще был жив: Гитлер не хотел отдавать приказ о его казни, а в разговоре с Максом Аманном он заметил: «В конечном счете Эрнст некогда находился рядом со мной на скамье подсудимых» [142]. На аэродроме Обервизенфельд за несколько минут до вылета в Берлин он сказал генералу фон Эппу: «Я помиловал Рёма, приняв во внимание оказанные им услуги». Кто может понять сложную психологию Адольфа Гитлера?..