Юрий Малов - Мои московские улицы

В нашей коммунальной квартире на три семьи приходилось четыре комнаты, а также общий туалет, ванная комната с газовой колонкой для нагрева воды и кухня. Изначально квартира предназначалась для одной семьи – все жилые комнаты, хотя имели выход в общий коридор, ранее сообщались друг с другом. Внутренние проходы между ними заделали на скорую руку, когда сюда в середине 30-х годов прошлого века вселили сначала две семьи. Нам достались две смежные комнаты в самом конце общего коридора, а нашим соседям – семейной паре, Михаил Ивановичу и Анастасии Михайловне – две комнаты в начале этого коридора. В квартире имелся и общий телефон, он стоял на полочке, прикрепленной к стене коридора, и оплачивался путем довольно сложного вычисления индивидуальных расходов по оплате коммунальных услуг между соседями.

Нашей семье из трех человек по принятым тогда меркам, можно сказать, повезло. Мы стали «обладателями» двух комнат: одной – проходной, площадью метров 15, другой отдельной – метров 20. Наши две комнаты разделяла капитальная стена толщиной около метра. В проход между этими комнатами вставали мои родственники во время воздушных налетов немецкой авиации, когда не успевали или не хотели спускаться в бомбоубежище, оборудованное в подвале доме.

Наш сосед, Михаил Иванович, ушел добровольцем в народное ополчение в 1941 году и погиб под Вязьмой. Анастасию Михайловну, как тогда говорили, уплотнили – отобрали одну комнату, куда въехала семья из трех человек: Федор Иванович, бывший областной партийный работник, почему-то преждевременно вышедший на пенсию, его жена Екатерина Георгиевна и сын Алик, студент китайского отделения института Востоковедения. Жили мы с соседями дружно, хотя у трех хозяек на одной кухне иногда неизбежно возникали конфронтации местного значения. Меня взаимоотношения с соседями в квартире мало интересовали.

В 1943 году после возвращения в Москву из эвакуации пошел в первый класс школы № 170, которая находилась рядом с нашим домом. Эта ничем не примечательная школа занимала типовое 4-этажное школьное здание, построенное в 1938 году на пустыре между улицами Б. Дмитровка (Пушкинская) и Петровкой. Из-за тесного соседства с Советом Федерации РФ к этой школе сегодня нужно пробираться сложными обходными путями, а раньше к ней можно было свободно подойти с трех сторон: с Пушкинской, с Петровки и Петровского переулка, который тогда назывался улицей Москвина.

В первом классе «А», куда я был зачислен, было еще 40 ребят. Все, разумеется, мальчики (обучение тогда было раздельным). Типичная советская школа с типичными классами: три ряда черных двухместных парт с откидывающимися секциями покатого стола, смотрящих на панорамную коричневую классную доску, неотъемлемый атрибут каждого класса, призванную закреплять полученные на уроках знания, квадратные проемы окон с одной стороны, гладко крашенная немаркой масляной краской стена – с другой. Учительский стул и стол, около которого нас затем в течение десяти лет подвергали публичному дознанию на предмет прочности усвоенного учебного материала, завершали нехитрую экипировку такого класса.

Еще шла война, которая незримо присутствовала в распорядке нашей жизни и быта как нечто само собой разумеющееся. Да и окружающая обстановка не давала забывать о войне. Рядом со школой стоял разрушенный служебный гараж Академии архитектуры, в который угодила немецкая фугаска в конце 1941 года. Бросались в глаза следы от споротых погон с гимнастерок и кителей наших редких преподавателей-мужчин, протез вместо правой кисти у директора нашей школы А. Г. Панаско.

Но школьная жизнь, тем не менее, быстро покатилась по своей проторенной колее.

Ученики 1-го класса «А» выглядели на первый взгляд этакими братьями-близнецами. Вряд ли в то время это могло быть иначе. Военные годы снивелировали материальные возможности и бытовые условия московских семей. В 1943 году большинство ребят нашего класса были одеты в одинаковые лыжные костюмы, приобретаемыми нашими родителями раз в год в популярном магазине «Пионер», расположенном на Неглинной улице напротив Мосторга. Почти все ребята имели одинаковую стрижку под «полу бокс» – челка на лбу и голый затылок. Уравнительную тождественность учеников класса подчеркивали белые воротнички, пришитые поверх воротников лыжных курточек, – обязательный предмет нашей школьной формы тех лет, вернее – попытка при помощи такой детали превратить нашу невзыскательную одежду в некое подобие единой школьной формы. Одинаковым для всех был и наш школьный завтрак. На большой перемене в класс приносили корзину с мягкими белыми бубликами, которые раздавали ученикам: один бублик в одни руки. В оплату за такой завтрак мы приносили из дома деньги – 5 копеек за бублик, которые сдавали нашей классной руководительнице.

Наша первая учительница – Антонина Николаевна Бурова, спокойная и уравновешенная женщина с типичной внешностью советского школьного преподавателя, в неизменном сером приталенном костюме, с косой, уложенной на голове венцом, казалась нам пожилой женщиной, хотя в то время ей, наверно, не было и 30 лет.

Первые четыре учебных года она вела у нас все предметы и одновременно была нашей классной руководительницей, а затем – вплоть до окончания школы – преподавала русский язык и литературу, оставаясь бессменным классным руководителем. Кажется, на нашем классе ставился какой-то педагогический эксперимент. Не знаю, так ли это, но нам эти длительные и добрые отношения шли на пользу. Антонина Николаевна за эти годы хорошо узнала условия жизни и повседневный быт большинства семей своих учеников, что помогало ей по справедливости оценивать внештатные ситуации, время от времени неизбежно возникавшие в процессе учебы или связанные с поведением её мальчиков.

В младших классах она была для нас непререкаемым авторитетом. Мы понимали, что Антонина Николаевна искренне желает нам добра и стремится сделать из нас настоящих советских людей. Все, что она нам говорила, (воспринималось беспрекословно-снять) представлялось беспрекословным. Однако в старших классах её пространные воспитательные поучения уже не воспринимались нами так однозначно. Все чаще они подвергались сомнению и служили объектом подросткового ерничества, особенно тогда, когда наш бессменный классный руководитель пускался в плавание по коварным водам таких бездонных проблем, как взаимоотношение полов. Ведь секса, как известно, в Советском Союзе не было.

Антонина Николаевна, как помнится, следующим образом формулировала свое видение проблем взаимоотношений мужчины и женщины в капиталистическом обществе и у нас. «В капиталистическом обществе, – говорила она нам – десятиклассникам, эмоционально прижимая руки к груди, – женщина является предметом наслаждения, а у нас – товарищем по работе».