Эльза Скиапарелли - Моя шокирующая жизнь

Позже я рассказала эту историю во время приема в своем бутике Арту Бухвальду [178], и мне казалось, что раньше никогда его не встречала.

– А память у вас на лица, несомненно, столь же слабая, как на исторические факты, – попенял он. – Вы не припоминаете, что видели меня?

Откровенно говоря, не помнила; я знала только его блестящие хроники в «Геральд Трибюн», которые читала каждое утро, и благодаря своему юмору они помогали мне спокойнее воспринимать плохие новости на других страницах.

– Мне поручено доставить вам большой букет в отель «Пьер», – начал он. – Я был в то время беден и считал каждую копейку. Вы сами открыли мне дверь, и я увидел комнату, всю заставленную цветами, казалось, движешься по лабиринту из цветов. Вы дали мне на чай и вернули букет, сказав, чтобы я подарил его тому, кого люблю. Вот я и принес маме. Он был прекрасен и выглядел таким дорогим, что мама заподозрила неладное: где же это я такой раздобыл? А когда сказал, что мне отдала его мадам Скиапарелли, подозрения ее усилились.

«Обманщик!» – крикнула она и закатила мне пощечину.

Последний раз, когда была в Нью-Йорке, я получила огромный букет роз цвета «шокинг», к нему была приложена карточка Арта Бухвальда, в которой он написал: «Жаль, что не могу принести сам, тем более, заработать десять су!» Я ответила: «Спасибо! Мне тоже!»

Во Франции, как, впрочем, и везде в то время, происходило множество социальных волнений. У людей появилась привычка говорить в шутку, что единственный момент спокойствия – когда правительство в отставке и не голосует за очередной закон.

При приеме на работу люди непрерывно заполняли бесчисленные формуляры, тем не менее нужды трудящихся не удовлетворялись бюджетными ассигнованиями государства. Все предпочли бы получать более высокую зарплату. К примеру, моему шоферу понадобилось вылечить зуб, и я спрашиваю его, почему он не идет к зубному врачу, и выяснилось, что только часть затрат на лечение покрывается социальной страховкой, а он не может собрать остальное. Я предложила ему взять эти расходы на себя. Счет достиг семидесяти пяти тысяч франков, а государство оплачивало семь тысяч!

Шляпа с вырезами для глаз от Скиапарелли, 1949

В июле 1949 года я приступила к подготовке зимней коллекции. Для тех, кто этого не знает, сообщаю: зимняя коллекция готовится в изнуряющую летнюю жару. Один вид мехов и шерстяных тканей вызывает слабость в коленях, а в старых парижских зданиях не установишь кондиционеры. Иногда нам приходилось приносить в комнату огромные куски льда и ставить посреди помещения. Ну а летняя коллекция готовится среди зимы, при всех зажженных лампах, и молодые девушки, наполовину обнаженные, дрожат в купальных костюмах. Как раз в июле этого года повсюду проходили забастовки, обычно они случались в самые неподходящие моменты: прибывали туристы, наступало время каникул или готовилась коллекция.

В швейной промышленности прекратили работу за две недели до презентации коллекции, некоторые – против своей воли. Только закройщик и старшая портниха оставались в ателье, и одни продавщицы и манекенщицы внизу. Я решила: что бы ни случилось, презентация состоится в назначенный день и час. Все присутствовавшие работали с пылом и хорошим настроением, как будто участвовали в огромном пари. Мы успели вовремя, но что это была за коллекция! Как рекламный ход это было сенсационно: на каких-то манто нет рукавов или одного рукава; везде мало пуговиц, во всяком случае, отсутствуют петли, поскольку это кропотливая работа – метать петли. К платьям булавками были прикреплены рисунки моделей, образцы ткани – к кисее, чтобы обозначить цвет вещи. Тут и там записанные от руки инструкции и объяснения. Это была самая дешевая коллекция из всех, сделанных мною, и распродалась на удивление хорошо. К тому же она возымела свое действие: наутро все служащие вернулись на работу.

Мне всегда завидовали, что бы я ни сделала, как бы ни лезла из кожи, мне очень везло, и я благодарю Бога, в которого верю, благодарю Его за то, что наделил меня несокрушимым чувством юмора. В отличие от многих женщин я никогда не получала ценных подарков, драгоценностей, серебра, материальных благ. Но мне доставались подлинные, ценные дары – привязанность и дружба, а еще большое чувство ответственности. Я задушила бы некоторых дам, которые говорили мне со снисходительной любезностью: «Как я вам завидую и как это, должно быть, забавно – заниматься вашим ремеслом!» Увлекательно – да! Забавно – нет!

Я ничего не получила по завещанию, кроме броши, принадлежащей моей крестной, но брошь эта до меня так и не дошла. Однажды жарким вечером, когда я сидела в своем саду и беседовала с Надей Жорж-Пико, которая ожидала ребенка – у нее были уже две большие дочери, – она мне сказала: «Я вас так люблю, что впишу в свое завещание! Вы – друг плохих дней, а в хорошие вас нет рядом. Никогда мне не пишете, а если грустно – чудесным образом появляетесь. Я завещаю вам то, что мне дороже всего на свете…» Передо мной мелькнуло видение, и я навострила уши, потому что Надя собирала дивные драгоценности, близкие мне по вкусу.

А она продолжала: «…Моих двух дочерей». О Боже, да их вскоре будет три! Конечно, с ее стороны это искренний душевный порыв, теперь признаю, но в тот момент с трудом удержалась от смеха.

Наконец настал момент рассказать, как со Скиап сыграли очень скверную шутку. За два года до этого она встретила привлекательную даму, малоизвестную в Париже. Эта особа хотела поселиться в столице, развлекаться и знакомиться с людьми. Она заинтересовала Скиап, которая находила ее симпатичной и помогла установить нужные связи. Вместе они провели много приятного времени на светских вечеринках или у Скиап. Однажды мы ездили к ней на Ривьеру, и поездка на редкость удалась. Тем летом Скиап хотелось провести время спокойно, уединенно, и для этого удалилась в свой дом в Хаммамете. Тем не менее она согласилась остановиться на несколько дней у новой приятельницы на юге Франции.

К тому времени эта дама сделалась известной хозяйкой салона и принимала много гостей, которых американцы с юмором называли «общество-кафе» («Café society»).

Скиап приехала с опозданием, и ей указали приготовленную для нее комнату. Другие комнаты с сейфами, запиравшимися на ключ, были заняты двумя парами – американо-бразильской и английской. Дом, как всегда, был богемным и экстравагантным, слуги предупредительны, бассейн великолепный. Пока она переодевалась, хозяйка позвонила ей несколько раз, что гости уже пришли. Скиап стремительно спустилась, оставив все на столе для закусок, служившем ей туалетным столиком. Обед прошел не слишком весело. Скиап посадили между Жаном Прувостом [179]и Эльзой Максвелл [180], и по всей видимости, никто не покидал террасы. Вечер закончился сравнительно рано, и лишь несколько человек, среди них и Скиап, еще танцевали.