Иван Осадчий - Жизнь – Подвиг Николая Островского

Мне, бывшему вору, Советская власть дала в руки специальность. Я работаю на лучшем в мире метрополитене. Своим счастьем я обязан Островскому. И пусть знают все, что, если надо будет, я и много таких же, как я, будем драться с врагами, как дрался Николай Островский».

Николай Островский был непримиримым атеистом. Еще в школьные годы он понял, что религия – враг науки, что «закон божий» несовместим с законами природы. Его влекло не иллюзорное счастье «на небеси», а реальное счастье на земле. В него он верил, за него боролся, его строил и защищал.

Николаю Алексеевичу Островскому были органически свойственны глубокие, большие и кристально чистые чувства любви к женщине, как к товарищу в борьбе за новую жизнь. Вспоминая об этом, Анна Караваева рассказывает об одной из бесед с Николаем Островским по данному вопросу:

«Разговор перешел на тему о женских образах романа «Рожденные бурей». Постепенно мы вообще разговорились по интимным вопросам. Николай Островский рассказал о письме, полученном от одной читательницы – молодой женщины. Она жаловалась, что жизнь её с любимым человеком сложилась неудачно, что она в нем разочаровалась и т. д.

– Портят себе жизнь ни за грош-копейку, – хмурясь, сказал он. – Начнут с шуточкой, с этакой размашистой беспечностью: а личное, мол, чувство, это только мое дело… Как хотим, так и устраиваемся… Какое недомыслие!.. Все наши достоинства и поступки, в конечном счете, достаются обществу, в котором мы работаем, для которого живем. Легкомысленные, себялюбивые люди воображают, что они только себе испортили жизнь, а рядом с ними в самом начале испорчена жизнь их детей. Нет, в этом вопросе человек вполне определенно показывает свою внутреннюю сущность…

Он поднял брови и задумчиво усмехнулся:

– Дело прошлое, а могу сказать без всякого этакого молодечества, – во дни оны засматривались и на меня девчата, а я, как на смех, застенчивый был, неловкий… Взглянет какая-нибудь Маруся или Олеся – очи голубые или черные… что говорить, хорошо в такие очи глядеться… Но время боевое, горячее, не до того. Да и разве можно вот так, на ходу девушку обнимать, кружить её голову, наговаривать семь бочек арестантов, а потом вскочить на коня… И – на, ищи ветра в поле, а жизнь молодая испорчена. Конечно, нелегко такая трезвость дается. Живой человек – взволнуешься иногда. Но я всегда умел взять себя в руки. Вот – победила воля и на душе хорошо!..

И, как бы делая вывод, добавил: «Может быть дружба без любви, но мелка та любовь, в которой нет дружбы, товарищества, общих интересов… Это не любовь, а только эгоистическое удовольствие, нарядная пустышка…»

Как-то Николай Алексеевич получил письмо читательницы М.П.Егоровой, в котором она обращалась к нему с просьбой посоветовать, как быть в связи с постигшей ее трагедией в личной жизни – изменой любимого человека. «Ваше письмо я получил, – писал ей Николай Островский. – Мне трудно отвечать на него. Когда человек страдает, раненный в сердце самым близким, все слова утешения не способны никогда смягчить боль. Не могу писать Вам шаблонные слова. Я могу сказать лишь одно: я в своей жизни тоже испытал горечь измен и предательств. Но одно лишь спасало – у меня всегда была цель и оправдание жизни – это борьба за социализм. Это самая возвышенная любовь. Если же личное в человеке занимает огромное место, а общественное – крошечное, тогда разгром личной жизни – почти катастрофа. Тогда у человека встает вопрос – зачем жить? Этот вопрос никогда не встанет перед бойцом. Правда, боец тоже страдает, когда его предают близкие, но у него остается неизмеримо больше и прекраснее, чем он потерял.

Посмотрите, как прекрасна наша жизнь, как обаятельна борьба за возрождение и расцвет страны, – борьба за нового человека. Отдайте же этому всю свою жизнь, тогда солнце опять приласкает Вас!».

«Личные трагедии будут и при коммунизме, – говорил Николай Островский, устремляясь мысленно в будущее, – но жизнь будет прекрасна тем, что человек перестанет жить узкой личной жизнью. Наши товарищи – не герои на час. Личные страдания у них уходят на задний план; главная трагедия – прекращение борьбы».

В этих простых и понятных каждому словах Николая Островского, характеризующих его отношение к личной жизни, заключены глубокие, большие чувства любви и дружбы, подлинно нравственное, коммунистическое отношение к женщине – товарищу.

Огромный интерес представляют высказывания Николая Островского о дружбе между людьми. Вот строки из его письма М. А. Шолохову:

«Знаешь, Миша, давно ищу честного товарища, который покрыл бы прямо в лицо… Нередко друзья боятся «обидеть». А это нехорошо. Хвалить – это только портить человека. Даже крепкую натуру можно легко сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия. Настоящие друзья должны говорить правду, как бы она ни была остра, и писать больше о недостатках, чем о хорошем, – за хорошее народ ругать не будет».

Николай Алексеевич подчеркивал, что «дружба – это, прежде всего искренность, это критика ошибок товарища. Друзья должны первыми дать жесткую критику для того, чтобы товарищ мог исправить свои ошибки».

Яростно ненавидя и презирая эгоистов и трусов, людей, живущих на подножном корму, панически вопящих от любого удара жизни, Николай Островский отстаивал верность корчагинского пути для каждого, кто беззаветно предан нашей Советской Родине.

В этой связи обратимся к беседе Николая Алексеевича с корреспондентом «Комсомольской правды» в ноябре 1936 года. «Случается, – говорил он, – что я разговариваю с каким-нибудь слюнтяем, который ноет, что ему изменила жена и жить ему не для чего, у него ничего не осталось и т. д. И тогда я думаю, что если бы у меня было то, что есть у него: здоровье, руки и ноги, возможность двигаться… то что было бы? Я не мог бы просто пойти, я побежал бы на завод и прямо в кочегарку, чтобы скорее открыть топку, понюхать запах угля, швырнуть туда добрую порцию его… Я жил бы жадно, до безумия. Вырвавшись из девятилетней неподвижности, я был бы беспокойнейшим человеком: я бы не уходил с работы, пока не насытился ею. Таковы мои мысли, когда какой-нибудь идиот пускает слюни и не находит для чего жить… Если бы мне дали все, что имеет этот слюнтяй, пусть бы мне пятьдесят раз изменяла жена, я был бы все равно весел и всегда чувствовал бы, как чудесна жизнь… И я презираю людей, которых нарыв на пальце выводит из равновесия, заслоняет все; для которых настроение жены важнее революции, которые из ревности готовы разнести дом, перебить окна и всю посуду».

Беспощаден Николай Островский к тем писателям, поэтам и ораторам, слова и личная жизнь которых расходятся с действительностью. «Вот писатель, – говорил он, – здоровый, как бык, дядя. Три года подряд выступает перед читателями с отрывком, огребает за каждое выступление двести пятьдесят рублей и посмеивается: «На нас дураков хватит – можно ещё шесть лет не писать». Ему некогда: он пьет, спит, бегает за всеми женщинами, красивыми и некрасивыми в возрасте от семнадцати до семидесяти лет. Ему дано здоровье, но не дано пламя сердца.