Михаил Сабаников - Письма. Дневники. Архив

Естественно, наш пункт привлек к себе голодных рабочих, и из пункта для раненых и беженцев сделался столовой окопных рабочих. Это не входило в наши виды. Военные власти обязаны были дать этим рабочим пропитание, как и солдатам, и не дело Союза кормить рабочих за счет Союза. Между тем власти, видя, что мы что-то делаем, успокаивались и считали, что всё так или иначе, но обстоит благополучно, не замечая, что кормили мы, и то недостаточно, всего две-три тысячи человек, а рабочих было 14000. Остальные по дальности расстояния не могли приходить к нам. Я решил выйти из этого ложного положения и переговорить с начальником Двинского военного округа и побудить округ серьезно организовать кормление окопных. Мои рассказы о положении окопных были выслушаны в округе и головой и предводителем с большим внешним вниманием, но ни к каким последствиям не привели. Нам предложили взять дело в свои руки, устроить правильное кормление за счет казны, но через наш отряд. В ту минуту мы не обладали необходимым для того оборудованием, и я не решился взять это ответственное дело на себя, т. к. времени для приобретения всего необходимого не оставалось. Нужно было, чтобы за это принялось военное ведомство, располагавшее достаточными средствами, но оно не хотело.

На пути из Мейшаголы в Вильно к командующему округом вышел курьёзный инцидент. Мы ехали на арбе с Е. В. Милановским. На шоссе обгоняем синюю еврейскую карету, каких я несколько видел в Ширвинте, но каких нигде больше никогда не видел. Запряженная парой кляч карета катилась себе по гладкому шоссе, а с ней катилось многочисленное население еврейское, убегавшее от войны. Снаружи кареты мы насчитали 11 человек. Я не преувеличиваю! Пятеро уложилось каким-то способом на козлах, среди них был даже довольно дюжий солдат. Трое лежало на крыше, трое сидело на задней оси и на рессорах. Из окон выглядывали физиономии скрывавшихся внутри кареты, их, казалось, было не меньше, чем было снаружи. Мы с Милашевским стали считать и разразились хохотом. Люди в карете и вокруг кареты, очевидно, сами считали свое положение забавным и ответили веселыми улыбками. Улыбаясь, возница махнул кнутом, солдат отпустил какую-то шутку… Но вот мы обогнали и далеко оставили за собой этот Ноев Ковчег. Вдруг отлетает колесо от нашей арбы. Смотрим – выпала чека! Ищем на дороге – нигде нет чеки! Какой-то парень нагоняет нас и спрашивает, чего мы ищем. «Вы чеки не ищите. Вон с версту назад мой товарищ нашел вашу чеку и унес к себе в деревню, сказав – «зачем такой хорошей чеке валяться на дороге». Делать нечего, пришлось заменить чеку гвоздем и тронуться в путь. Но пока мы стояли, карета успела не только нас нагнать, но и обогнать. Нечего говорить, что обитатели кареты отвели душу и посмеялись вдоволь и над нашей бедой.

Наше терапевтическое отделение устроилось в помещении судебного следователя на церковной усадьбе в Ширвинте. Усадьба эта расположена несколько в стороне от дороги и грязи Ширвинты, окружена вековыми липами, а за ними крестьянскими полями. Хотя дом был и не очень велик, но всё же в нем можно было расположить до пятидесяти коек без особой тесноты, амбулаторию и поселить в нем врача и фельдшерицу. Отделение терапевтического отделения от лазарета на расстояние около 12 верст (лазарет был открыт по тому же Вильно – Вилькомирскому тракту, но ближе к Вилькомиру) имело следующие основания. Лазарету в интересах раненых нужно было стремиться быть возможно ближе к линии фронта. Так как мы имели дело с неустановившейся линией, менявшейся в ту или другую сторону в один день благодаря действиям кавалерии на десятки верст, то, конечно, устроить так близко, как мы были в Шестакове (12 верст от окопов) не представлялось возможности. С трудом склонили мы штаб корпуса на избрание для лазарета Вилейки – Крестьянишек, усадьбы генерала Бонди в 20 слишком верстах от Вилькомира. Но не говоря уже о том, что в этой усадьбе с трудом можно было развернуть одно хирургическое отделение, для терапевтического она не представляла никакого удобства. Расположенная при небольшой деревушке Вилейке, эта усадьба не могла бы служить местом, куда бы обращалось местное население за медицинской помощью. Между тем терапевтическое отделение по своему замыслу должно было функционировать как земская больница в округе, откуда эвакуировались все учреждения, в том числе и медицинские, но где население не только еще держалось, но было гуще обычного, впитав в себя выселенцев и беженцев из районов, ранее того охваченных войной.

Местечко Ширвинта особенно нуждалось в медицинском пункте, тем более что являлось своего рода центром, куда постоянно стекались люди на базар и по другой надобности, и что в нем до того была земская больница, лишь недавно закрытая. Для больных воинов удобнее было лежать в относительной безопасности Ширвинты. Для лазарета было удобнее облегчиться от обоза и всего, связанного с терапевтическим отделением. Наконец, это отделение могло служить, как и Мейшагольский питательный пункт, перекладочной станцией для обоза с ранеными, эвакуируемыми в Вильно, и столовой для них. Впрочем, последней роли больнице нашей не пришлось долго исполнять, ибо вскоре после нашего прихода в Ширвинту устроен был уже военный лазарет в школе, куда мы и стали затем сдавать раненых, привозимых из Вилькомира и Вилейки.

Во главе больницы стала, как и в Шестакове, О. А. Кроткова. Зная натянутые отношения между ней и ст. врачом, я надеялся, что временное географическое отдаление смягчит и сгладит бывшие шероховатости, но, как потом оказалось, это не имело места.

Устройство больницы в Ширвинте оказалось целесообразным, и, несмотря на то что впоследствии, кроме уже упомянутого военного лазарета, в окрестностях Ширинты расположился 515-й военный госпиталь, специально обслуживавший заразных, наша больница постоянно имела работу. Опыт этот, равно как предшествующий, убедил меня, что передовые отряды, типа нашего, должны всегда быть готовы к обслуживанию больных. Забираясь в места, где никаких других медицинских учреждений нет, нельзя быть строго специализированным учреждением, а надо быть способным проявить гибкость и работать, как наши земские больницы. Ведь находят же возможным наши земские врачи быть универсальными, почему же эти самые врачи, приглашенные на службу Союзом, мнят себя специалистами-хирургами и чуждаются больных? И что за позорная картина – у нас большое помещение, десятки, чуть не сотня коек готовы принимать раненых, их число можно быстро увеличить смотря по потребности. Несколько врачей, помощников, фельдшеров и фельдшериц и полтора десятка сестёр сидят в ожидании раненых, но их сейчас нет, т. е. есть, но немного, ибо эти дни нет сражения. Привозят больного солдата, и всеобщее недоумение – как быть. Принимать нельзя, можем будто бы заразить весь лазарет!