Михаил Сабаников - Письма. Дневники. Архив

28-го августа я выехал из Вильно в отпуск, а 4 октября сел в Москве в поезд, чтобы ехать в отряд. За месяц слишком времени я отстал, конечно, от жизни отряда, который много испытал и перенес как раз в это время. Как-то мы встретимся? Как отнесутся к переходу моему в Главный комитет? [55]Одобрят ли выбор В. Н Хитрово? Я очень неравнодушно относился к этим вопросам и заметил, что волнуюсь, когда выскочил в Молодечно из поезда. Уже стемнело. Я попросил встретившегося солдата помочь мне донести до лазарета мои вещи, и, изнывая под тяжестью их, мы пересекли все пути станции, и проникнув под одни вагоны и перелезши через площадки других наконец добрались до ворот винного склада, в котором расположился Бурятский лазарет. На вопрос мой, как пройти в лазарет, стоящий у ворот часовой с ружьем, отвечает – «Не могу знать!» Санитар, из новых, взятых в Вильно, попавшийся мне во дворе, не узнает меня, как не узнаю и я его, и утверждает, что тоже не знает, ни где найти уполномоченного Егорова, ни как войти в лазарет. Меня берет досада, ибо по кипятильнику я еще с дороги узнал, что нахожусь у нашего лазарета. Вхожу в первую дверь, по каменной лестнице поднимаюсь на второй этаж и попадаю прямо в нашу кухню, где меня встречают восклицаниями все хорошо знакомые лица. Пока я раздеваюсь в передней, я гляжу в открытую дверь на Виктора Леонтьевича и нового младшего врача Фреллеля. Они о чем-то разговаривают в столовой и не замечают меня. Вхожу. Все очень удивлены моим внезапным приездом, хотя утверждают, что ждали меня именно сегодня. Ужин уже кончился, но, прослышав о моем возвращении, понемногу все возвращаются в столовую, и пока я закусываю, расспрашивают о московских новостях. Мстислав Яковлевич [56]с Ружанским живут в другом доме, и потому их нет. Я замечаю отсутствие Панарина и Волкова, но не решаюсь спрашивать, чтобы не проявить какое-либо предпочтение. Вскоре само собой из рассказов выясняется, что Волков при отступлении из Вильно простудился и серьезно болен и что Панарин с ним. Захожу к ним.

Мстислава Яковлевича я застаю уже в постели. По вещам моим, которые принесли, он узнал о моем приезде и ждал с видимым нетерпением. Мы втроем, Виктор Леонтьевич живет в той же комнате, проговорили до поздней ночи. Я тут же сказал о том, что принял должность в Главном Совете. По-видимому, этого ждали. Потом, когда я говорил с другими членами отряда, мне тоже показалось, что этого все ждали.

7-го октября с утра осматривал всё, что касается нашего отряда. Прежде всего, конечно, лазарет, который удобно расположен в двухэтажном здании, где жили служащие завода. Теперь никого из служащих нет. Время от времени приезжают акцизные чиновники в сопровождении полиции выливать спирт. Его очень много, кажется, 8 цистерн. Страшный соблазн для солдат, который уже повел к смертоубийству, происшедшему, впрочем, еще до прихода в Молодечно нашего лазарета. Теперь целая рота живет на заводе и охраняет спирт, оберегая не самый спирт, конечно, а солдат от спирта. Но надо же положить этому какой-нибудь конец, и вот спирт выливают на землю. Это можно делать только понемножку, а то опасная жидкость стекается в лужи, и из них люди черпают свою любимую отраву. Вот почему операция уничтожения спирта так затягивается, что конца ей не предвидится.

При обходе помещений мне показали во дворе ямку, вырытую снарядом, брошенным с аэроплана. Несколько дней подряд сюда были налеты их. Одной бомбой убило двух санитаров поезда Пуришкевича, раз бомба попала в вагон интендантский, который горел на глазах всего отряда.

Но я уклоняюсь от описания положения отряда. Я в общем нашел всё в сравнительном порядке. Лошадям туго приходится. Ни овса, ни сена у нас здесь нет, покупали с большими усилиями, но недостаточно. Из интендантства можно получать тоже не всегда, и сена пока совсем не дают. Заборы все погрызаны лошадьми. Мы гоняем их на подножный корм, но и ему приходит конец. Чистая беда!

Здесь настоящий кризис с фуражом. Интендантство доставляет ячмень для лошадей, но далеко в недостаточном количестве. Когда приходит вагон ячменя, его разбирают чуть ли не с боя. Нам удается получать по интендантским чекам, но не всё потребное количество. Восполнять недостаток зерна и доставать сено, не имеющееся у интендантства вовсе, приходится покупками в округе, что изо дня становится тяжелее. Мы не одни в таком положении. Генерал Хитрово, командующий 2-ой Кубанской дивизией казаков, имеет на своем иждивении до 4000 лошадей. Всё кругом давно съедено. Казаки собирают листья и мох для коней, режут соломенные крыши. Лошади глодают стволы деревьев, объедают друг у друга хвосты. В коликах от желудочных страданий, вызванных поглощением не перевариваемых предметов, ежедневно падает по нескольку лошадей. Генерал боится за судьбу всей дивизии и хлопочет о том, чтобы перевели её в тыл, где лошадям можно будет питаться.

С мясом тоже была беда, но теперь мы заправились благодаря энергии И. Т. Костенко, раздобывшего за 40 верст отсюда 56 коров. Этого хватает на нас, на раненых и на беженцев. Мы кормим ежедневно до 2000 беженцев, частью местных, частью проходящих здесь с поездами.

Кубанцы залюбили совсем нашу летучку, и хотя стали в резерв, не желают с ней расставаться. Конечно, мы можем сами уйти, но мы всегда стараемся приходить и уходить без трений, а в настоящем случае это сделать не легко. Генерал Тюлин был очень ревнив, а дивизионный врач Идельсон, очень дороживший нашей летучкой, его ревность еще подогревал сообщениями о том, что летучка может «изменить». Теперь, после Свенцянского прорыва, Тюлина уже нет, временно командует Хитрово, дядя Владимира Николаевича и Марии Николаевны. Он уже расположен к летучке в силу родственных отношений, помимо всяких других, и не хочет и думать о том, чтобы летучка могла оставить кубанцев. Егоров и Босс, предвидя, что из-за перехода в другое место выйдут неприятности, не решились передвигаться без меня, а когда я приехал, то меня стали торопить учинением «развода», который осложнился бы приездом Владимира Николаевича Хитрово, который не захотел бы, пожалуй, брать на себя первого шага разрывать с дядей. Итак, на меня выпала задача распутать узел и объявить всем, что наша летучка вступает не в церковный нерасторжимый, а лишь в гражданский – временный брак с обслуживаемыми ею частями. Но раньше чем уводить летучку, надо было выбрать место, куда её поставить.

На мой вопрос Крузенштерну – где самое больное место в X армии, (конечно, в отношении медицинском) он указал мне на левый фланг, упирающийся в Пинские болота. Чтобы выбрать место для летучки, я решил объехать указанное мне расположение 38-го и Осовецкого корпусов. По карте указаны здесь и болота, и мы с Боссом решили объехать эти места верхом. Вышла очень интересная поездка, потребовавшая с остановками для разговоров и осмотров 4 суток, за которые мы сделали 160 верст. Из Молодечно на Полочаны мы добрались в Дубину, где стоит сейчас летучка. Затем посетили Воложин, Чертовице, Рум, Вялу, Ивенец и вернулись уже более сокращенным путем из Ивенца на Вялу через Городок и Молодечно. Выехали вечером 13-го из Молодечно и вернулись в Молодечно вечером 17-го октября. Пришлось видеть много интересного. Босс много снимал своим аппаратом. Я не подумал захватить свой, о чем очень жалел дорогой. Между прочим, мы ночевали в имении графа Тышкевича. У него 16000 десятин. Много «фольварков», сдаваемых в аренду, и огромный лес. В середине леса он устроил себе «лесную дачу». Хорошая, со всеми удобствами века, дача построена в стиле швейцарских домиков, очень уютно и мило. Глухой лес кругом, не расчищенный и на вид совсем первобытный, дает иллюзию настоящей дачи. Хорошо выдумал граф, и обидно думать, как немцы оценят эту затею, если им доведется добраться сюда.