Максим Чертанов - Дюма

С Идой велась тяжба: муж не выполнял условия соглашения. Она писала адвокату: «Что может сделать женщина, одинокая, бедная… против коварных измышлений и искусной лжи человека, словам которого придает такой вес известность?..» Правда, она жила на содержании человека гораздо более богатого, чем Дюма. Но договор-то выполнять надо. А деньги откуда взять? «Замок Монте-Кристо» буквально пожирал их: четыре лошади, три экипажа, зверинец, оранжерея, два десятка слуг, три-четыре раза в неделю гости — хозяин к ним выходил на несколько минут и убегал в кабинет, а они ели, пили, для них жгли уголь, крахмалили простыни… Со зваными гостями приезжали незваные, и в доме неделями толклись паразиты, и всем им приказывалось подавать шампанское. Хозяин не платил сапожникам, портным, крестьянам, которые поставляли продукты, — правда, и они, как позже выяснится, выставляли ни с чем не сообразные счета. Ему казалось, что доходы театра все покроют. И вроде бы к тому шло: сезон 1847 года, завершившийся 15 декабря «Гамлетом», принес 707 тысяч 905 франков.

У сына тоже успех: издал сборник стихов, два романа и теперь писал о Мари Дюплесси (та вышла замуж в 1846 году, разошлась с мужем, умерла 3 февраля 1847 года; за полгода до этого Александр-младший писал ей из Мадрида, моля о прощении). У отца исправно выходила проза: 20 октября в «Веке» начал печататься бесконечно долгий — завершится 12 января 1850 года — «Виконт де Бражелон». Сюжет авторы частично заимствовали из Куртиля, частично из мемуаров Мари Мадлен де Лафайет. Неровный текст; считают, что вклад Дюма в работу невелик. Ближе к финалу он точно на роман «забил», в начале, вероятно, было не так: из переписки следует, что соавторы работали по методу, опробованному на романе «Сорок пять»: делили фрагменты и каждый писал свое. Дюма — Маке: «Все, что Вы написали, превосходно. Вы каждый день что-то новое изобретаете, и как прекрасна эта юность, противопоставленная нашим старикам…»; «Удовольствия Портоса — это что-то совершенно великолепное!» (А мы-то верили, что этот прелестный фрагмент Дюма написал…) «Я собираюсь писать завещание Мазарини. Также сделаю всю сцену с деньгами… Пришлите мне хорошую биографию Мазарини, хочу знать, не придумана ли история с завещанием…»; «Вы уверены, что сумеете хорошо написать эту сцену? Если не чувствуете ее, оставьте, я один напишу. А Вы пока займитесь „Бальзамо“»; «Нужно 35 страниц „Мушкетеров“ (то есть „Виконта де Бражелона“. — М. Ч.), оставьте „Бальзамо“, я сам буду его делать».

3 сентября 1847 года, после годичного перерыва, начала выходить вторая часть «Бальзамо». Это один из самых интересных текстов Дюма и Маке: жаль, не разобрать, кто что писал. Здесь, как в «Королеве Марго» и «Сильвандир», сложные характеры, змеиные клубки страстей — потом, без Маке, Дюма станет писать любовные линии куда примитивнее. Значит, это вклад Маке? Но Дюма уже писал сложных, «темных» людей — королеву Христину, Нерона… И главная любовная тема «Бальзамо» — отношения матери и отца незаконнорожденного ребенка — вроде бы его (хотя о личной жизни Маке известно так мало, что нельзя исключить наличия и у него «грехов юности»). Что касается идейного противостояния Бальзамо — Руссо: можно предположить, что это в большей степени Дюма, его занимала фигура Руссо (часто высказывался о нем в публицистике), в то же время неизвестно (хотя не исключено), чтобы Маке интересовался этой личностью.

Итак, Жильбер, ученик Руссо, работает садовником при дворце, влюбляется в Андре де Таверне, придворную даму Марии Антуанетты, она его не замечает. «Она слабее меня, — подумал он, — и я ее покорю. Она гордится своей красотой, именем, состоянием, положением, которое делается все завиднее, и гнушается моей любовью, вероятно догадываясь о ней; но все это делает ее еще привлекательнее для бедного подмастерья, которого бросает в дрожь, когда он на нее смотрит. О, придет день, когда она заплатит мне за эту дрожь, за этот трепет, недостойный мужчины! Придет день, когда она заплатит мне за низости, которые я совершаю из-за нее! Но нынче, — продолжал он, — день не пропал зря, я одержал победу. Я в десять раз сильнее ее, а ведь мне полагается быть слабее, потому что я люблю ее…» Андре — медиум, Бальзамо ее гипнотизирует для добывания информации, используя как вещь; однажды забыл разбудить, а Жильбер ее изнасиловал. Он усвоил учение Руссо, что надо следовать природе: хочешь женщину — бери ее. И все же он мучится: «С того дня, как Андре впервые потеряла сознание, Жильбер был вне себя, его постоянно бросало в пот, он все время пытался что-то предпринять… Всю его бестолковую беготню, все его напускное безразличие или, напротив, рвение, взрывы сочувствия или язвительности, которые Жильбер считал чудом скрытности и тактического искусства, любой самый ничтожный писец из Шатле, любой самый глупый тюремщик из Сен-Лазара разгадал бы так же легко, как Лафуэн из ведомства г-на де Сартина расшифровывал тайнопись…»

Жалел, потом начал бояться за себя — «его бросят к ногам Андре, поставят на колени и вынудят униженно признаться в преступлении, после чего убьют, словно собаку, палкой или кинжалом» — и уже сам не понимал, любит или ненавидит свою жертву, а она беременна… Он идет к Руссо с претензиями: «…у моего преступления две причины: первая — это вы… Заклинаю вас, господин Руссо, скажите мне, откуда эта мука, снедающая меня уже неделю, — от голода, разрывающего мне внутренности, или от угрызений совести, обжигающих мозг. Я зачал дитя, господин Руссо, я зачал дитя ценой преступления; и что теперь, скажите мне, я должен рвать на себе волосы в горьком отчаянии, кататься по земле, вымаливая прощение, или, подобно той женщине в Писании, должен сказать: „Я сделал то, что делают все на свете; кто сам без греха, тот пускай бросит в меня камень“? Вы, наверное, испытывали то же, что я, господин Руссо, так ответьте на мой вопрос, скажите мне, скажите — естественно ли для отца бросать свое дитя? (Руссо сдал в воспитательный дом пятерых детей. — М. Ч.)

Не успел Жильбер выговорить последние слова, как Руссо побледнел еще сильнее Жильбера и пролепетал, совершенно изменившись в лице:

— По какому праву вы так со мною разговариваете?

— Да потому, что, когда я жил у вас, господин Руссо, в мансарде, где вы меня приютили, я прочел то, что вы писали об этом предмете; вы же сами провозгласили, что дети, рожденные в нищете, должны отдаваться под опеку государства; ведь вы же всегда считали себя порядочным человеком, хотя сами не побоялись бросить детей, которые у вас родились».

Руссо (Дюма пародирует его «Исповедь») отвечает, что его толкнула на это нищета: «…когда я покинул своих детей, я понял, что общество, которому ненавистно чье-либо превосходство, будет всякий раз бросать мне в лицо напоминание об этом, как позорный упрек; тогда я оправдался с помощью парадоксов и десять лет жизни посвятил тому, что поучал матерей, как воспитывать детей, — это я-то, не справившийся с собственным отцовством! — а родине давал советы, как воспитывать сильных, честных граждан, хотя сам был слаб и развращен. Но настал день, и палач, мстящий от имени общества, родины и сирот, палач, который не мог расправиться со мной, расправился с моей книгой и сжег ее [18] Трактат Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762) был публично сожжен в Париже и Женеве. как позор, пятнающий страну, как рассадник заразы. Выбирай, думай, суди: хороши ли были мои поступки в жизни? Дурны ли были мои советы в книгах?.. Что ж, я сам решил этот вопрос в сердце своем, и сердце, бьющееся у меня в груди, сказало мне: „Горе тебе, безжалостный отец…“