Максим Чертанов - Дюма

На 22 февраля, как обычно пишут, был назначен реформистский банкет и его запретили. Из «Последнего короля», однако, видно, что речь шла вовсе не о «банкете», а о шествии от церкви Мадлен до Елисейских Полей и последующем митинге (с раздачей чая). Митинги и шествия запрещены? А вот из конституции следует, что горожане имеют на них право и даже не обязаны просить у властей разрешения — только уведомить… Но лучше попросить: 1 февраля 100 видных горожан обратились к королю с петицией. Король ответил — начал стягивать к Парижу армию.

9 февраля указом правительства митинг и шествие были запрещены. «Либералы протестовали и говорили, что закон не запрещает банкеты. Министр юстиции был смешон: „Все, что прямо не разрешено законом, запрещено, нет никаких других прав, кроме тех, которые прямо записаны в законах“. Его язвительно комментировали: „В том числе и права дышать“…» 11-го Ламартин объявил, что пойдет даже на несогласованный митинг, призвал власть не препятствовать. Но 12-го палата утвердила указ правительства о запрете (Жирарден в знак протеста отказался от депутатства). 13-го собрался оргкомитет митинга (100 человек) и 14-го опубликовал заявление: правительство «нарушает конституционные права» и «превращает страну в полицейское государство». «Говорили, что из Венсенна подвозят боеприпасы днем и ночью, журналисты спрашивали военного министра, с кем будет война». 16-го оргкомитет решил: плевать, будем проводить несогласованный митинг — во вторник 22 февраля, в полдень, места сбора у Мадлен и на площади Согласия, шествие начнется от Вандомской площади и завершится коротким митингом на площади Звезды; следить за порядком, если нужно, правительство может поручить национальным гвардейцам.

«Всюду говорили, что власть может применить силу… публика была беспокойна, за три-четыре дня сборы в театрах упали…» Оргкомитет 20 февраля просил горожан не выкрикивать лозунгов, не приносить плакатов и флагов, а национальных гвардейцев — быть без оружия. Префект полиции призвал не ходить на митинги — это опасно; министр здравоохранения предупредил, что на митингах можно простудиться или заразиться. 21-го правительство вновь приняло решение о запрете, палата — тоже; за порядком в городе будет следить не Национальная гвардия, а полиция и армия. Вечером оргкомитет разослал в газеты очередное заявление: права горожан попраны, им не оставили выхода, наверняка будут провокации, мы бы уже рады все отменить, да поздно, люди решили идти, отсутствие лидеров их не остановит. «Ночью оргкомитет заседал в доме Барро, передавая из рук в руки бумагу префекта полиции: говорили, что по всему предполагаемому маршруту шествия будут войска и никто никуда не попадет. Тьер предложил уступить, Барро колебался». Левые лидеры, Ледрю-Роллен и Блан, поддержали Тьера, тогда сдался и Барро — «слили протест», даже не начавши. Ламартин, возмущенный, со слезами на глазах, сказал, что пойдет на штыки, и несколько его сторонников — малый оргкомитет — ушли совещаться к нему домой. «Магазины закрылись в тот вечер позже обычного. В полночь было официально объявлено, что оргкомитет отменяет митинг. Всю ночь в город входили войска. Париж казался спокойным; на самом деле Париж ждал».

Сам Дюма 22 февраля, как считается, провел в Сен-Жермене, планы его неясны: с одной стороны, он просил директора Исторического театра отменить спектакль, с другой — писал Маке: «Пришлите мне 200 страниц к пятнице». Однако о событиях в Париже он пишет как очевидец: «22-го в 10 утра начали собираться колонны… жилеты и блузы отделились от сюртуков и слились со студентами, и колонна, став вдвое толще, прошла мост Мадлен и покатилась к площади Согласия. У входа на мост Революции она натолкнулась на отряд полиции. Передняя часть колонны остановилась, но задние напирали; тогда какой-то парень обнажил грудь, предлагая убить его. Штыки опустились, и колонна прошла… тут и там толпа объединялась в группы, кто-то влезал на статуи, на фонарные столбы, на фонтаны, которые еще не работали, и все группировались в районе площади Мадлен…» Лидеры не пришли, чаю, похоже, не дадут, но не расходиться же, мы столько лет валялись в спячке… «Внезапно в толпе что-то заклубилось, кто-то побежал, засверкали сабли полицейских, одна старуха была убита, один мужчина ранен, и вся толпа развернулась и бросилась в бегство…» Начинались баррикады, но без оружия, полиция мгновенно выдавливала оттуда людей, они убегали переулками, возвращались; казаки-разбойники длились до двух дня, а в это время палата дебатировала, Барро пришел туда и «положил на стол спикера документ с обвинением правительства в нарушении конституции, но спикер его даже не раскрыл». В городе все шло вяло, к вечеру войска рассеяли остатки толпы, полиция арестовала 200 человек; шел дождь со снегом. Но ночью на окраинах тихо возводились баррикады и на них появлялись другие люди — с оружием.

В «Истории моих животных» Дюма писал, что утром 23 февраля как командир Национальной гвардии Сен-Жермена объявил сбор и призвал идти в Париж, «чтобы оказать вооруженную поддержку народу», но все отказались; он поехал один и, как в 1830-м, бегал по улицам. Баррикад немного, а войск и полиции полон город; «но когда речь идет о войне с собственным населением, военные нередко оказываются мягче гражданских». Маршал Себастиани, командующий войсками, «испугался ответственности; он колебался и потерял время, не имея опыта баррикадной войны, которая не включена в учебники по тактике. Командующий Национальной гвардией генерал Жакмино колебался тоже, потому что многие его подчиненные говорили, что правительство и в самом деле плохое и реформы бы не помешали». Люди бродили кучками, медленно стекаясь к центру. «Около 11-ти прозвучал первый призыв к оружию, и мы поняли, что дело серьезно». Ближе к окраинам — стычки горожан с Национальной гвардией и полицией, Этьен Араго на баррикаде, но доктор Биксио, революционер 1830-го, вел отряд гвардии против горожан…

Трое или четверо убитых, повезли тела, национальные гвардейцы расступались, один из отрядов вышел из повиновения и побежал по улице с криками «Долой министров» — «войска не поддерживали этих криков, но и не мешали кричать». Гизо объявил, что уйдет в отставку, предложил вместо себя Моле (сам Моле куда-то исчез), король согласился, но на иные уступки идти не хотел; «он думал, что это просто студенты покричат и разойдутся». В четыре прошел первый слух об отставке Гизо. «Вмиг все переменилось: толпа откатилась назад к бульварам, и уверенность появлялась на каждом лице. Незнакомые спрашивали друг друга, правда ли это, и после ответа „Да“ жали друг другу руки, как старые друзья». Стемнело рано, зажигали файеры, толпы собирались около кафе и ресторанов. «Казалось, что ночь пройдет в гуляниях и разговорах; и все же мы беспокоились. Из кого составят новое правительство? Правда ли все это? Или солгали, чтобы умиротворить людей?»