Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

В утренний спектакль, о котором идет речь, шел именно этот балет. Васильев играл чертенка. После первого действия подходит почему-то к нему, а не к кому другому, хотя чертенят была целая группа, — Леонидов и говорит:

— Эй, чертенок!.. Блинов поесть не хочешь?

— Хочу, — бойко ответил Павел Васильевич, приходившийся в то время Алескандру Львовичу чуть не по колено.

— Так пойдем со мной… неподалеку отсюда… я тебя накормлю…

— А как же спектакль?

— Поспеем! Мы ведь до последнего акта не заняты… Отлично закусим и на сытый желудок лучше отбарабаним свой адский выход…

— Оно, конечно, это очень хорошо, но только, пожалуй, не поспеешь еще переодеться…

— Это зачем? Не надо переодеваться!

— Как же так-то? Куда ж пойдете в таком костюме, да еще с длинным хвостом?..

— Пустое толкуешь!.. Я и сам не буду переодеваться… Накинь на плечи шинель, я надену шубу, и отправимся к брату. У него сегодня блины…

— Если так, то с большим удовольствием… И даже разгримировываться не будете?

— Зачем? Брат свой человек — не осудит…

Накинув на чертовские костюмы верхнее платье и нахлобучив фуражки, Леонидов с Васильевым потихоньку вышли из театра и поспешно перешли площадь. Их появление в квартире Л. Л. Леонидова произвело сенсацию. Все общество, благодушно настроенное блинами, встретило их дружным хохотом.

— Мы на минутку, — заявил Александр Львович. — Нам еще предстоит выход в последнем акте…

Им подали блинов. Они усердно принялись за их истребление, причем «сатана» пил водку почти безостановочно и приказывал «чертенку» воодушевить себя каким-нибудь слабым вином, что тот не без охоты исполнял. Завязалась общая беседа, и Леонидов совершенно забыл о театре. Вдруг, в самый разгар какого-то оживленного спора, раздается сильный звонок, и на пороге появляется один из помощников балетного режиссера.

— Вы с ума сошли! — крикнул он на величественного сатану, энергично размахивавшего руками и что-то с жаром доказывавшего присутствующим. — Из-за вас затянулся последний антракт! Сейчас ваш выход!

— Виноват, осатанел, — сострил Леонидов и опрометью бросился на улицу, где ожидала его театральная карета. За ним кубарем полетел Васильев.

Неизвестно, какому взысканию подвергли сатану, но чертенка тут же в театре чертовски отодрали розгами [26] А. Л. Леонидов был самым близким и любимым человеком в доме A. Е. Мартынова. Дети Александра Евстафьевича обожали его, а сам Мартынов иначе не называл его, как «нянька». .

Заметив выше, что Леонидов, не взирая на свое незначительное положение при театре, был горд и держался чрезвычайно независимо, следует припомнить один случай, имевший место на сцене, во время репетиции, в присутствии почти всей труппы.

Известный балетмейстер Перро был весьма вспыльчив. С артистами он мало церемонился и часто на них покрикивал. Сознавая свою подчиненность, артисты на это не протестовали и смиренно выслушивали его выговоры. На какую-то репетицию нового балета Леонидов опоздал, что крайне раздражило балетмейстера. Когда Александр Львович появился на сцене, к нему задорно подбежал малорослый Перро и напустился на него с криком, мешая русскую речь с французскою бранью. Леонидов спокойно запустил свою длань в жирную куафюру своего начальника и хладнокровно проговорил:

— Не горячитесь, мсье Перро… Это не хорошо… Печенка лопнуть может… Вы потише да повежливее…

Перро, не ожидая такого пассажа, не знал, как освободиться из неловкого положения, и когда Леонидов разжал руку, он убежал в уборную, приказав своему помощнику объявить артистам, что он внезапно заболел и отменяет репетицию.].

Поклонники Павла Васильевича причинили большое зло своему любимцу. Они развили в нем чувство самообольщения, от которого он никогда уже не мог отделаться. Например, его уверили, может быть, даже ради глупой шутки, что он в состоянии превосходно сыграть Гамлета, так как его чтение монологов из этой трагедии в дружеской компании они находили безукоризненным, высокохудожественным. После этого он начал серьезно мечтать об осуществлении этой идеи. Ему страстно хотелось выступить в этой роли, но внутренний голос не допустил его до такой опрометчивости.

Как-то, однажды, разговорился я с ним на репетиции о своем бенефисе и пожаловался ему на совершенное отсутствие порядочных пьес.

— Просто не знаю, что поставить. Десятка два пересмотрел новых комедий и драм, но ни на одной не мог остановиться…

Васильев таинственно отвел меня в сторону и тихо сказал, предварительно осмотревшись из боязни, чтоб кто-нибудь не подслушал:

— Хочешь взять хороший сбор?

— Как не хотеть?! К этому сводятся все хлопоты и мечтания…

— Поставь «Гамлета»…

— Он недавно игрался…

— Ничего не значит! Я тебе помогу — я для тебя его сам сыграю…

— Сделай милость… Если ты возьмешься сыграть Гамлета, конечно сбор можно считать обеспеченным…

— Еще бы!

— И если ты не шутишь, то я завтра же пойду просить о разрешении…

— Ну? Неужели ты бы согласился? — удивился Васильев.

— Конечно! Ни на одну минуту не задумаюсь… Только чур, отнекиваться не смей!.. Если даешь слово, то я начну хлопотать…

Не ожидая от меня такой сговорчивости, Павел Васильевич вдруг стал колебаться и после значительной паузы сказал:

— Нет, брат… сразу как-то неловко… Нужно сперва для этого подготовить почву… Что сыграю, за это я поручусь тебе головой, но не так скоро… Некогда приготовляться. Если ты бенефис свой отложишь, тогда я согласен…

Но ждать мне было некогда, и таким образом это любопытное изображение Гамлета комиком Васильевым так и не состоялось. Зато в другой мой бенефис он, все-таки, выступил в трагической роли, в пьесе графа A. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», чем вызвал такую эпиграмму П. А. Каратыгина:

В ролях своего жанра Павел Васильевич был хорош, в особенности же ему удавались такие характерные роли, как роль дьячка в комедии Погосского «Не по носу табак». И в другой пьесе этого даровитого писателя «Неспособный человек» Васильев был так же неподражаемо превосходен.

Погосский очень любил Васильева и в своих пьесах всегда назначал лучшую роль ему. Как драматург, он может быть назван исключительным. Этот симпатичный человек не был ослеплен своим талантом, не имел авторской щепетильности и чрезвычайно строго относился к своим произведениям, чего ни в каком другом драматурге встречать мне не приходилось… Помнится, в бенефис Павла Васильевича шла его комедия «Неспособный человек», состоявшая из множества сцен, для которых было написано несколько новых декораций. На одной из последних репетиций, после какой-то сцены, поднимается с своего места [27] Так называемого «авторского». Автору полагается руководить постановкой своего сочинения, и он имеет обыкновенно место на авансцене, рядом с режиссером Погосский и, обращаясь к участвующим, говорит: