Борис Смирнов - Небо моей молодости

Совсем близко была слышна ночная вялая перестрелка. Где-то неподалеку проходила линия фронта. Оставив машину, Анатолий пошел на восток: надо было поскорее найти людей, которые помогли бы до рассвета оттащить самолет подальше от переднего края.

Пробираясь меж камней и глубоких воронок, Серов осторожно продвигался вперед. Вдруг перед ним мелькнули тени. Анатолий на всякий случай вынул пистолет. Тени снова скользнули и скрылись где-то совсем рядом.

Летчика тихо окликнули. Анатолий замер на секунду, но тотчас же решился ответить:

- Компаньерос!..

Впереди зашевелились, и Серов громко сказал по-испански:

- Компаньерос. Авиадор русо!

- Наш летчик! - раздались в ответ радостные возгласы.

Из темноты выскочили несколько республиканских бойцов, к ним, появившись словно из-под земли, присоединились другие.

Через минуту в блиндаже командира пехотной части уже зазвонили телефоны. Соседняя танковая часть обещала немедленно привезти бензин. Солдаты отправились расчищать площадку, на которой стоял "чато". Бережно они отгребали в сторону сжатую пшеницу, выворачивали камни, унося их к оврагу. С помощью бойцов Анатолий заправил самолет и развернул его носом в обратную сторону.

- Теперь я могу взлететь, - сказал он.

- Взлететь? - переспросил командир и задумался.- Я ничего не смыслю в авиации, но мне кажется, что вы, комарада Серов, идете на большой риск. Площадка крайне мала. Не лучше ли попробовать с нашей помощью вытащить самолет на ближайшую дорогу, там разобрать его и в таком виде отвезти на аэродром.

- Это невозможно! На несколько дней я останусь без машины и не смогу летать. И потом, - Серов улыбнулся, - если я благополучно приземлился, то наверняка и поднимусь нормально.

- Вы, несомненно, коммунист?

- Да.

- Это ясно. Я не буду настаивать на своем предложении. Я тоже коммунист и хорошо понимаю вас. Только, прошу, будьте настороже: фашисты очень близко от нас и могут в любую минуту открыть по самолету не только артиллерийский, но и пулеметный огонь. Вашу вынужденную посадку они, конечно, заметили.

- А почему же они сейчас молчат?

- Ждут рассвета. Кроме того, они, наверное, думают, что самолет неисправный и потому не сможет улететь.

- Тем лучше, - усмехнулся Анатолий.

- Можно пожать вам руку? - неожиданно спросил молоденький солдат. - Я давно мечтал пожать руку русскому летчику.

Волнение солдата передалось Серову. По приглашению бойцов Серов пошел по траншеям от одного блиндажа к другому. Летчику наперебой задавали вопросы. Ему протягивали походные фляги, наполненные вином ("Нет вина приятнее, чем в Андалузии!"), предлагали закурить сигареты ("Попробуйте наших, солдатских!"), карманы его куртки и брюк были набиты яблоками и апельсинами ("Вы не можете отказаться: мне их прислали на фронт родные...").

Небо бледнело, предвещая чистую зарю.

В это время Михаил Якушин, облокотившись на крыло своего самолета, стоял в тяжелом раздумье.

В полете он видел, как далеко в стороне фронта загорелся в воздухе чей-то самолет. Горел он не так, как сбитый им прошлой ночью бомбардировщик, вспыхнул. и погас, а затем снова разгорелся ярким пламенем. С недобрым предчувствием Якушин посадил машину и сразу же спросил:

- Анатолий не вернулся?

- Нет, - сказали ему.

Были запрошены все аэродромы. Отовсюду один ответ:

- Не видели. Не знаем.

За полночь ожидание стало невыносимым. Вернувшись на командный пункт, Якушин то садился возле телефона, то вставал, нервно расхаживая из угла в угол. Молчал телефон. Молчали люди. Не расходились, ждали.

Во втором часу ночи раздался звонок, первый за все эти тревожные часы. Якушин схватил трубку, люди затаили дыхание. Звонили из штаба Центрального фронта.

- Что? Жив? - крикнул обычно сдержанный Якушин. - И сбил! А где приземлился? Возле линии фронта? Спасибо, спасибо за известие!

...Предрассветный сумрак. Клочья тумана выстелили долины. Темнота отползла в ущелья, притаившись там.

Усевшись в кабину, Серов запустил мотор и, не теряя ни минуты, с места пошел на взлет. Мотор работал отлично. Самолет послушно бежал по земле. У самой границы площадки Анатолий заставил машину отделиться от земли. "Чато" послушно повис в воздухе над оврагом. Еще два-три лишних метра пробежки по земле - и трудно было бы надеяться на что-нибудь хорошее. Но Серов мастер своего дела, недаром он трижды измерил шагами длину площадки.

Фашисты не успели ахнуть, как Анатолий оказался уже над ними и ударил по окопам из всех своих пулеметов: не возвращаться же домой с неизрасходованным боекомплектом! Расстреляв все патроны, он развернулся обратно, покачал на прощание крыльями республиканцам и пошел на восток, в направлении Мадрида.

А на аэродроме возле посадочной полосы уже собралась вся эскадрилья. Когда Анатолий приземлился, десятки сильных рук подхватили его и несколько раз подбросили вверх.

Хватит, хватит, ребята! Во мне же весу... Надорветесь! - уговаривал Серов. - Знаете, чему я больше всего радуюсь сейчас? - спросил он неожиданно. Радуюсь, что не вижу здесь повешенных носов! Мне кажется, - и он, улыбаясь, посмотрел на тех, кто еще вчера сомневался в успехе ночных полетов, - что с сегодняшнего дня ни у кого не может быть сомнений в дальнейшем успехе ночной работы.

- Что ты, Толя! Какие могут быть сомнения! Две ночи - два бомбардировщика. Это же счет!

- Серова в штаб! - крикнул дежурный.

- Что такое? - спросил Анатолий.

- Привезли немцев, тех, что вы сбили. Хотят вас видеть.

- А спросили меня, хочу я видеть их или нет? - сердито повернулся Серов. И сдержался, понимая, что дежурный здесь ни при чем. - Ладно. Иду.

Два уцелевших немецких офицера считали себя асами. Держались они нагло, говоря, что дадут показания лишь в том случае, если им покажут летчика, который поставил их в положение пленных.

Анатолий вошел в комнату, где сидели пленные. Увидев его, оба немецких офицера, словно по команде, вытянулись в струнку и отдали честь. Серов обратился к переводчику и спросил, что гитлеровцам от него нужно. Один из офицеров, командир корабля, начал с апломбом, видимо, приготовившись к долгому разговору:

- Я приехал сюда из великой Германии, чтобы бороться с коммунистами.

Анатолий резко оборвал его:

- Ваши политические убеждения меня не интересуют. Они известны всем, кто страдает от войны, от фашизма. Говорите конкретнее, что вам нужно?

Немец осекся, в голосе его появились льстивые нотки.

- Я очень много летал, и никто не мог меня сбить. Скажите, как вам удалось это сделать?

- У меня нет времени заниматься воспоминаниями.

- Вы поймете нас. Вы летчик.

- Я коммунист.

- Оставьте нам жизнь.

- Ах, вот вы о чем! Это будет решать испанский народ и его суд.