Виктор Агамов-Тупицын - Круг общения

6. Гетеротопия и абсурд

В 1997 году меня пригласили в Амстердам на открытие выставки в музее Стеделийк 183. За два часа до открытия приятель решил организовать экскурсию в «красный район», где во время нехватки клиентов проститутки приобщали зрителей к «искусству инсталляции», демонстрируя себя и свой интерьер в ярко освещенных витринах. Их присутствие в «инсталляционном» пространстве напоминало акции Марины Абрамович, которая (в отличие от Кабакова) нередко выступала в качестве экспоната и даже жила внутри своих инсталляций. Увиденное в «красном районе» не произвело впечатления: к тому времени я уже знал, что больницы, кладбища, публичные дома, музеи и тюрьмы – это «места-гетероклиты». Однако, когда после просмотра оставшихся витрин мы, наконец, решили вернуться в музей, то на обратном пути увидели, что в одной из витрин погас свет и из подъезда вышла изящная женщина в норковой шубе и дорогих украшениях. Рабочий день закончился, и сразу же началась иная жизнь, свидетельствующая о децентрации и множественности. Глядя ей вслед, я вдруг понял, что приди она на открытие в Стеделийк, ее приняли бы за богатую светскую даму, готовую одолжить музею себя и свою коллекцию. Если гетеротопия нуждается в аллегориях, то это одна из них.

В условиях всесторонней гетеротопии разброс представлений о том, что такое искусство, превращает его в архипелаг, где каждый из островов имеет свои обычаи, ремесла и кустарные промыслы. В нормальных условиях эти представления интерферируют, а их носители обмениваются вопросами и запросами, запретами и приоритетами, ориентирами и сувенирами, повторяя или отрицая свой и чужой опыт. В противном случае культурное сообщество дробится на «круги общения», отклоняющиеся друг от друга «по фазе» в том смысле, что помимо пространственной обособленности они демонстрируют еще и темпоральную разобщенность.

Похоже, что неологизм diff érance , введенный Жаком Деррида в 1963 году, если и воплотился в жизнь, то не для того, чтобы что-то принимать или отвергать, определять или осмысливать. Единственное, без чего здесь не обойтись, – это горизонт опосредования, вряд ли возможный без коммуникации между «кругами общения» – либо напрямую, либо через посредников. К посредникам следует относиться с повышенной осторожностью, т. к. именно они занимаются фабрикацией кластерных мифов и формированием островных союзов (как это, например, случилось в «Илиаде» Гомера). Горизонт опосредования подразумевает посредничество и выстраивается по образу и подобию всегда уже (toujours déjà) существующей горизонтности, что в свою очередь предполагает наличие механизмов актуализации. И пока их нет, история современного искусства в России – утопия.

Утопия à la russe – это стремление создать что-то из ничего, включая самоубийство на пустом месте («русская рулетка»). Попытки критического осмысления современного искусства и его обустройства в истории – утопическая повинность. Особенно в России, где дефицит просвещенных мнений и экспертных оценок приводит к кластеризации консенсуса. «Своя среда лучше чужого четверга», – считал поэт Анри Волохонский. Среда в данном случае не день недели, а «круг общения» – the milieu, fraternity circle, reference group, cluster. В ареале гуманитарной культуры прямая сумма этих понятий автоматически превращается в институт лоббирования. Лоббирование интересов «круга» распространяется на его представителей, однако – в условиях взаимопроникновения «кругов» и с учетом возникновения новых форм коннективности – это связано не только с желанием заручиться поддержкой автохтонного кластера, но и с возможностью сделать гетеротопию своим страховым агентом. Под гетеротопией (в данном случае) подразумевается пространство множественного сочленения прерогатив и запросов, требующих переопределения ряда понятий. Пример – «круговая порука», которая в случае гетеротопии становится множественным феноменом.

В советские времена альтернативные кластерные зоны, существовавшие в режиме гетеротопии, отличались высоким уровнем внутренней коннективности и почти полным отсутствием толерантности по отношению к внешнему миру – к мейнстриму. В постсоветский период, когда сопереживание разрывов и отклонений утратило ритуальный характер, гетеротопия стала «общим местом». Если задаться вопросом «кто победил?», то это, конечно же, мейнстрим, обладавший разветвленной системой связей и оказавшийся более социально-мобильным, чем андеграунд. Возвращаясь к альтернативным кластерам, уточню, что речь идет о «кругах общения», ставших фабрикой современной культуры, т. к. в эти «круги» на протяжении тридцати пяти лет входили лучшие российские поэты, писатели и художники. Многие из них обрели относительную известность, однако советский мейнстрим (тот самый, что в начале 1990-х годов плавно перетек в постсоветский) до сих пор отдает предпочтение «своим» 184. Теперь, когда кластерное сознание ветшает и становится раритетом, мейнстрим тоже теряет под собой почву, поскольку облитерация контрпространств и нехватка разрывов придают ему чисто церемониальный характер. Мнение о том, что современный мейнстрим – это гетеротопия, абсурд. Хотя бы потому, что общность и множественность – не одно и то же. Единственное, что их объединяет, – это идентичность дамы из «красного района», т. е. нечто нерушимое и одновременно ни к чему не обязывающее: нелицензионная гетеротопия, которая стала универсальной.

7. Нарциссизм и контроль

Интеллектуалы – control freaks 185, и в этом смысле напоминают крыс и ворон. Их бесит, когда они теряют контроль над своими «зонами безопасности». Автору этих строк не раз приходилось бороться с неподконтрольным звуком (исходящим от соседей) посредством звука, т. е. классической музыки, которую надо было включать перед сном, а также днем, чтобы спокойно работать. Однажды, проснувшись посреди ночи и обнаружив, что что-то звучит, я начал злиться, пока не сообразил, что это «моя!» музыка. Сразу же наступило облегчение, и я радостно заснул, успокоив не себя, а свой территориальный инстинкт. Стремление к контролю распространяется на все сферы межличностных отношений.

Мания контроля сопряжена с нарциссизмом, с желанием индивида обратить на себя внимание каждого, кто способен разделить с ним его восхищение самим собой. В греческой трагедии восхищение озвучивается хором сатиров, и как только восхищенный другой становится множественным феноменом, власть захватывает означающее под названием «я». Множественность воспринимает этот захват как должное, получая взамен право на формирование лицензионной идентичности – национальной, расовой, религиозной, кастовой, гендерной, профессиональной, любительской, традиционалистской или трансгрессивной. Что, собственно, и есть «институт тотальных поставок» – независимо от того, как он себя позиционирует.