Вадим Делоне - Портреты в колючей раме

Завели меня в камеру. Нагрянул сам полковник Петренко. «Так, Делоне, теперь вам никакого спуску не будет! Опять к нам пожаловали! Мы братскую помощь Чехословакии оказываем, а вы опять со своей антисоветской мазней вылезаете!» Я ему говорю: «У вас в прошлый раз ко мне вопрос был насчет того, как я девушку Лену разглядеть ухитрился. Так у меня сейчас к вам встречный вопрос имеется: что это за дружба народов, если вы арабского студента выпустили, а девчонке двенадцать лет всучили! Угробили». Полковник Петренко захлопнул дверь моей камеры и больше с нравоучениями не приставал. Я думаю, ему самому от этой истории с Леной весьма тошно стало, по крайней мере, он перестал донимать меня вопросами, как я организовал свидание там, где свиданий нет и никогда не положено. А может, полковник Петренко был просто расистом, что не исключено… Вот и вся история, доктор, касательно сексопатологии. Вот и вся любовь, как говорится…

Доктор был растерян. Когда меня выпроваживали назад в карцер, он торжественно заявил: «Я добьюсь облегчения вашей участи!»

– Чего это тебя к врачуге-то дергали? – спросил Макар, когда я был водворен в карцер.

– А так, – говорю, – про сексопатологию беседовали.

– Это что, про педерастов? – спросил Макар.

– Да нет, не совсем. А ты что, кроме педерастов, никого не пробовал?

– Была одна, – вздохнул Макар, – да так, и вспомнить нечего. Ты же знаешь, мне шестнадцать лет было, когда стрельбу эту около нашего оврага затеяли…

Срок карцера мне не сократили, но и не продлили. Что может хотеть заключенный, вышедший из карцера, только одного – закурить по-человечески. Вышедшему из карцера в куреве никто не отказывает. Я закурил и от одной затяжки потерял сознание. Потом тащили в барак на руках, потом лейтенант Лиза велел зайти в его кабинет, когда я приду в себя. В себя я пришел и к лейтенанту явился.

– Это не я на вас донес, – объявил Лиза, – я за стихи не доношу, я сам стихи люблю.

– Ну, а если не за стихи, то как, доносите? – возразил я.

– Обратно в карцер захотели! – орал Лиза. – Могу устроить!

– Устраивайте! – сказал я ему.

– Посылка тут вам положена, – сообщил Лиза.

– Какая еще посылка? – изумился я. – Меня давно всего лишили.

– Говорю, положена, значит, положена. Только быстрей запрашивайте, чтобы прислали.

Мне повторять два раза не надо было, друзьям моим – тоже. Я попросил растворимого кофе на все положенные пять килограмм. Этот продукт и в Москве добывают разными сложными путями, не говоря уж о Сибири. Посылка пришла в срок. Меня вызвали на вахту.

– Тут вам что-то незаконное прислали, Делоне, – объявил мне дежурный офицер. – «Нескафе» написано.

– Ничего незаконного, – возразил я, – про чай записано, что не положено, а про кофе ничего подобного. Любой дипломат этот напиток с утра до ночи хлещет.

– И не травятся? – спросил офицер.

– Да как-то не все. А вы попробуйте. А то что же это, одну самогонку каждый день глотать. Презентую лично для вас две банки.

Возможность приобщиться к «дипломатам» совсем сразила офицера.

– Ладно, давай две банки и катись отсюда.

Я, естественно, покатился… Блатные были ошарашены.

– Что это за подогрев ты приволок, политик? Что с этим делают?

– Берут столовую ложку на полкружки кипятку и размешивают, – разъяснил я.

Покоя у меня и до того не было, но тут уж и вовсе не стало. Всем хотелось хоть разок, да попробовать. У некоторых напиток даже вызывал смутное раскаяние. «Да, – говорил один из окружения Конопатого, – вчера за две ложки чая паренька порезали, а ты тут кофе какое-то раздаешь, вроде как не хуже, и без крови».

Без крови все же не обошлось. И все через мою чрезмерную расточительность и благотворительность. Я раздавал этот проклятый кофе направо и налево. Подходили и блатные, и бригадиры выпрашивали. Но я потчевал и мужиков, а это уж было никак не положено. Первым, конечно, взбесился бригадир Лохматый, тот, кто отпустил шевелюру на два сантиметра выше нуля. Он думал, что я отдам ему весь этот кофе, чтобы иметь право отлежаться хоть неделю в штабелях. Я презентовал ему всего две ложки. Зато отдал целую банку одному скромному пареньку Находкину, который сидел за кражу радиодеталей для своей собственной и для друзей своих пользы. Дабы можно было вмонтировать соответствующее устройство для ловли коротких волн, на которых передают «Голос Америки» и другие иноземные радиостанции. То есть те самые детали, что ни за какие деньги в магазинах не найти. Мы с этим Находкиным долго и помногу разговаривали, что очень раздражало моего соседа по нарам Толика из Тулы. Толик был блатным по призванию. Что-то хитро и ловко крал и попался на очередной краже со взломом. Толик не был человеком серьезно начитанным, но из его смутных высказываний выходило так, что ближе всего он стоит к ницшеанству. Он, безусловно, уважал меня за мою выходку на Красной площади, но презирал Находкина: «Втихаря думал как-то проскочить в интеллигенты! – негодовал Толик. – Вот он наверняка у меня и украл пластмассу, из которой мы наборные ручки для вольняшек мастерим. Мужик и спекулянт!»

Странная во всех отношениях была психология у моих «друзей» блатных. Вооруженный грабеж считался за честь, а какое-нибудь мелкое хищение на работе вызывало презрение.

Лохматый учинил страшную провокацию. Когда мы вернулись с работы, ни остатков моего знаменитого кофе, ни огрызков бригадирского сала в тумбочках не оказалось. Он объявил, что за все отвечу я, то есть отвечу за крысятничество, за самый страшный грех – воровство у своих. Я не подал виду, что страх сжимает мое сердце. Быть убитым по такой причине – несусветный позор. Вскоре в барак явились блатные – они уже успели поговорить с Лешкой Соловьем, и тот повторил, как всегда: «Если тронете политика, рассчитываться буду я». Но бригадиру нужно было как-то отыграться за свой промах…

Лохматый надрывно орал:

– Вот этот, из другого барака, Находкин к нему все время заходит – он, небось, и стащил!

Вызвали Находкина, который, по идее, мог украсть, поскольку работал в зоне лагеря и на наши объекты не выезжал. Столпилась вся компания Конопатого. Намечалось страшное избиение.

– Ни шагу! – сказал я Конопатому.

– Эх, если бы не Соловей, политик, я бы тебе давно красной змейкой горло украсил! – ответил он. – Кстати, вот Толик Тульский говорит, что Находкин его тоже обшарил. Так ли, Толик?

– Так, – подтвердил тот, поскольку уже некуда было отступать.

– Тогда нарушим закон в честь политика. Будешь драться один на один с мужиком? – спросил Конопатый.

Толик кивнул.

– Толик! – крикнул я. – Ты же знаешь, что этот парень – не крыса!

Но Толик и Находкин уже заходили в умывальную. Я знал, чем это кончится. Толик был блатным, и как и куда нужно бить, он знал с детства. Находкина через десять минут унесли полутрупом. Через три дня его списали из больницы. Он подошел ко мне, харкая кровью.