Роза Эпштейн - Книга Розы

– Представляете, сколько времени она меня обворовывала? – жаловалась тетка девчатам из справочного. Она была сытая, гладкая, к ней летчик ходил местный. Как ему улетать, так она ларек закрывает и табличку вешает: то «Учет», то «Переучет». В ларьке ведь и постели были. Женщины из справки подсказали этой продавщице:

– А ты Розу возьми. Такая девочка хорошая. Воспитанная, грамотная, порядочная. Она у тебя никогда ничего не украдет.

Поэтому она мне и предложила эту работу. И пообещала:

– А я тебе за это буду хлебные корочки отдавать.

Хлеб привозили горячим, и корки у него отваливались. Их на усушку-утруску списывали. Я тогда подумала:

– Что это за работа? Наклеивай себе да наклеивай. Мясо к мясу, хлеб к хлебу, жиры к жирам.

И согласилась, но уточнила:

– А сколько корочек дашь?

– Сколько отвалится, столько и дам. Не волнуйся – голодной не будешь.

Я так обрадовалась! Приносила эти корочки домой. Берта их просушит на солнце, потом разомнет и делает нам затируху (суп такой). Вся семья была довольна.

Уходя из ларька, я каждый раз говорила продавщице:

– Проверяй, что я у тебя ничего не взяла, и ты меня не обидела.

Продавщица бросала эти корочки на пол, а мне обидно было, как это хлеб бросать на пол? Ведь ты ходишь не только по ларьку, но и в туалет, и по перрону. И на этот грязный пол она складывала даже буханки. Я и скажи ей:

– Ты почему с хлебом так обращаешься?

– А куда я его дену – в задницу что ли? – огрызнулась тетка.

– Зачем так? Вот у тебя мешки есть из-под сахара, из-под соли, еще какие-то. Я пол промою хорошо, расстелю мешки. Сюда и будем складывать.

– Санэпидстанция еще выискалась! Мало мне той, – взъелась продавщица.

– Не обижайся на меня, – говорю. – Но людей уважать надо.

Куда там! Бывало, сахар просыплет, соберет вместе с пылью и выдает машинистам. Что такое 50 граммов сахара? В кулечек из газетного обрывка насыплет горсточку, да еще хоть чайную ложку, но украдет.

От поезда до поезда у меня времени хватало. Принесет мне продавщица два-три кулька с талонами. Я запираюсь, сижу и клею гуммиарабиком (клей так назывался). А хлеб теперь я поднимала не с пола, а с чистого мешка. Она увидит, как я грызу корочку, и скажет:

– Объела всех мышей. То хоть мыши жрали эти корочки.

– Чем мышам, лучше детям, – говорю. – Знаешь, сколько эвакуированных детей голодает?

– Ты мне сейчас еще про комсомол начни рассказывать!

В это время я познакомилась с курсантом авиаучилища связи Володей. Он приходил к окну моей дикторской, хотя вход был воспрещен. Симпатичный такой. У нас не было с ним ни поцелуев, ни признаний. Встречались на перроне, потому что я боялась, что начальник вокзала увидит. Он писал стихи по три листа. Мне запомнилась одна строфа:

Потом он уехал в Москву учиться в Академии имени Жуковского.

В общем, объявляю я поезда день за днем – работаю. А тут начальник станции Серенко, как-то услышав новый голос, поинтересовался:

– А кто там у нас объявляет?

Ему женщины в справочном сообщили:

– Это Роза. Такая дивчина хорошая.

И чем я им так понравилась? Я ведь с ними только «здравствуйте» и «до свидания».

Тогда Серенко заходит ко мне и спрашивает:

– А что ты тут делаешь?

– Я диктор, – говорю. А сама отмечаю, что в петлицах у него три гайки – значит, начальник.

– И давно ты работаешь?

– А кто вы такой, дядечка? – задаю встречный вопрос.

– Я – начальник станции.

Когда я в отделе кадров оформлялась, меня спросили:

– Кем ты хочешь стать?

Прочитав только что в приказах подпись «начальник дороги», я, не задумываясь, ответила:

– Начальником дороги.

Кадровик посмотрел на меня и одобрил:

– Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.

А девчонка-инспектор засмеялась.

– Такая здоровая девчонка и сидишь тут, ничего не делаешь, – заметил Серенко и увидел мою подработку – я талончики прикрыть не успела. – Понятно, хорошее место выбрала.

Потом начал он меня обо всем расспрашивать. А поскольку Тоня из справки меня предупредила, что это самый большой начальник, то отвечала я ему честно.

– В общем, так, Роза Эпштейн, завтра в восемь утра на третий путь идешь стрелочницей, – в завершение беседы сказал начальник станции.

– Я же не умею и не знаю, – растерялась я.

– Там тебе все расскажут. Пойдешь младшей стрелочницей. Потом станешь старшей стрелочницей. А потом я тебя заберу к дежурному по станции оператором. Вырастешь у меня в хорошего движенца.

– А что такое движенец? – спросила я потом у Тони.

– Движенцы – это те, кто работают на путях.

Пока между поездами было время, пошла я искать, где этот третий пост. Нашла. Старшим стрелочником там работал узбек. Он маршруты, куда какие стрелки направить, задавал по-узбекски, а матом крыл на чистом русском. У него в помощниках были младшие стрелочники: Сильва, студентка филфака Ташкентского университета, и хроменький мальчик, у него одна нога короче другой. Сильва в Коканд с семьей перебралась и за возможность получать 800 граммов хлеба бросила университет и пришла работать на станцию. Через неделю я уже работала вместе с ней. Стерва первостатейная, она и по-узбекски, и по-русски говорила хорошо, ничего не боялась, знала свои права – могла и матом послать. Для меня же все это было ужасно. Старший стрелочник, узбек, приносил с собой в какой-то чаплыжке вареный рис и лепешку. Что это за еда для мужика на двенадцать часов? Теперь-то понимаю, он же голодал, как и мы. Но Сильва на него злилась:

– Пошел жрать, зараза! Еще и в столовку пойдет.

– Ну и пусть идет – он же мужик, – урезонивала я напарницу.

Старший стрелочник заметил мой интерес к работе. Я искренне старалась узнать, что к чему. Стрелочная улица, которую я обслуживала, насчитывала 49 стрелок. Потом я читала, что на крупнейшей станции Южной железной дороги стрелочная улица имела 31 стрелку. А тут 49! Побросай-ка эти стрелки – у каждой противовес чугунный весит больше пуда. И надо ж – стрелку к стрелке, чтобы маршрут был правильный. Этот узбек издали все видел. Бывало, что и ошибешься – не на тот путь перевернешь, а это приведет к крушению. Он тут же заметит, скажет:

– Ну-ка беги, тридцать четвертую быстро сделай правильно!

– Двенадцатую ты как поставила? Неприлегание к главному рельсу!

Если стрелка не совсем прилегла, так надо еще и придавить, чтобы абсолютное прилегание было, иначе при движении поезда она отойдет под колесом. Чтобы все это усвоить, я все руки себе расписывала номерами стрелок, какая к какой должна выставляться. А жара стояла такая, что чернила с потом расплывались – ничего не разберешь. Так у меня и ляжки исписаны были номерами стрелок. Старший все это видел и оценил. И когда начальник станции как-то спросил у него: «Ну, как там девки? Справляются?» – похвалил: