Михаил Байтальский - Тетради для внуков

Понятие тюремного заключения тоже относительно. Вот сейчас – я уже тринадцать лет на воле, а иногда хочется самому запереться, чтобы писать и писать свою тетрадь. И один старый-старый сон все еще мучит меня через столько лет.

Снится, вдруг открывается дверь, как в тот далекий вечер, в тринадцатую годовщину [53]моего вступления в РКП, и входит некто незваный. «Разрешите произвести у вас обыск!» Он хватает тетрадь и, не дав никому заглянуть в нее, сразу объявляет клеветнической. А клевету тебе нельзя, милая девушка, сразу заразишься чуждой идеологией, ибо твое сознание неустойчиво. Людей, кому чтение клеветы неопасно, очень-очень мало. И они, эти устойчивые, точно знают, что и тебя, и твоих друзей, и всех твоих сверстников, и все старшее поколение – надо отнести к неустойчивым. А неустойчивым нельзя читать клевету, нельзя им и знакомиться с письмом Раскольникова, и не положено им знать, с какого года введена у нас паспортная система.

В армию вы годитесь. Работать – тоже годитесь. Но отличить клевету от правды не умеете. А посему надо приставить к вам няню, и притом – в офицерском чине. Она знает, как обращаться с опасными тетрадями.

Моим следователем оказался приличный, хорошо одетый нестарый человек. Он с улыбкой предупредил, что меня ждет «финита ля комедиа». Так он выразился, давая понять, что и мы-де не лыком шиты, культурные.

В 1936 году следователи еще говорили нам "вы". Через год, сблизившись с нашим братом, они стали фамильярнее, мы же обязаны были по-прежнему сохранять тонкое обращение. Мы ему: вы, гражданин следователь, он нам: ты, сволочь антисоветская…

Мне предъявили фразу, которой мы действительно обменивались с Володей Серовым: "Нам вправляют мозги через желудок". Следователь установил, что она означает троцкизм и поддержку убийцы Кирова. Как форменный карась, я попался на удочку и поверил, что Володя признался сам. Следователь показал мне Володину подпись, но протокола в руки не дал, а прочитал вслух. Что там было на самом деле, бог его знает.

Мой Шерлок Холмс неустанно твердил: "следствию все известно". Главное, что известно следствию, это как истолковать каждое слово, сказанное тобой в чьем-то присутствии. Неважно, что ты им сказал, важно, как они тебя поняли.

Незнакомый с ремеслом Навуходоносора, я и додуматься не мог, откуда узнал следователь содержание наших с Володей бесед. Я упустил из виду, что в последнее время к Володе зачастил один наш давний знакомый по Харькову – молодой, не совсем бездарный поэт. Однажды он проговорился, где он служит по совместительству, но я плохо вник в это нечаянное признание. Он с восторгом рассказывал, как ему посчастливилось подержаться за шинель Сталина в тот исторический момент, когда вождь освятил своим присутствием пуск лучшего в мире московского метро.

Подержавшись за шинель, наш приятель исполнился волей вождя и решил принять активное участие в похоронах троцкизма как идейного течения. Для проверки искренности неофита ему предложили принести в жертву кого-либо из друзей. Таков был любимый сталинский способ проверки своих соратников, способ, безусловно прививавший им высокие моральные принципы. В дальнейшем практиковались и другие варианты: например, принести в жертву свою жену. Ее сажали в лагерь, а Сталин смотрел, кого же выберет его раб: жену свою или вождя своего. Так было поступлено с Калининым, Молотовым, Поскребышевым. Сталин (семинарист в прошлом!) знал священное писание – легенду о жертвоприношении Авраама он превратил в быль страны социализма.

Культурный следователь дал мне посмотреть на портрет Лены Орловской, обреченный на сожжение в числе ненужных ему более бумаг. На каждом допросе он упорно пытался дознаться, только ли в дружеских отношениях мы с нею состояли. Рыться в постели женщины доставляло ему видимое наслаждение. Он даже предложил вызвать ее на очную ставку. Во мне вся кровь застыла. Неужели и она арестована? Тогда я так и не узнал, жива она или замучена где-нибудь в лагере.

С Володей мне и в самом деле устроили очную ставку, после которой я почувствовал себя порядочным негодяем. Меня разыграли, как последнего мальчишку. Культурный следователь успел усвоить известный прием фальшивомонетчиков истории: толковать о вчерашнем дне, подсовывая события позавчерашнего. Нам мстили за грех семилетней давности. Но так как закон обратной силы не имеет – это признано даже в самых реакционных кодексах – надо пришить что-то свеженькое. Заполняют полсотни страниц воспоминаниями о том, что было семь лет назад, добавляют одну страницу с семижды пережеванной фразой о желудке – и все в порядке. Вы с Серовым – два троцкиста, вы вели контрреволюционную пропаганду, агитируя один другого. Вы встречаетесь, это и есть связь, а связь между двумя троцкистами является антисоветской деятельностью. Своей деятельностью вы вдохновили Николаева. Мало того: кучка троцкистов, проникшая в сельское хозяйство под видом ученых агрономов, вредит ему, чем и объясняются временные трудности его невиданного развития.

Отвлечь внимание масс, свалив все неудачи на чужую голову, – сталинский прием, и троцкисты не были первыми, кто страдал похмельем на чужом пиру. Да и что оставалось Сталину измыслить после того, как он, с превышением выполнив своими пожарно-административными методами ленинский кооперативный план, привел сельское хозяйство в полный упадок? Что ему оставалось придумать, когда за два месяца сплошной коллективизации – февраль и март 1930 года – крестьяне зарезали 14 миллионов коров и телят, и животноводство пало ниже самого низкого уровня, какой знала Россия в 20-м столетии? Что он мог придумать в последующие годы, когда продукция сельского хозяйства все продолжала падать, и вместо запланированного на конец пятилетки подъема до 150 % мы имели падение до 81,5 % по сравнению с первым годом пятилетки, что означало невыполнение почти половины плана?

Если разные правители выбирают в подобных положениях одинаковый путь, сваливая свои грехи на других, это доказывает, что они, в сущности, одинаковы.

Первые пробы начались еще в двадцатых годах, в конце двадцатых годов. Уже в процессах тех лет часто использовалось обвинение во вредительстве, но тогда приговаривали к тюрьме. Когда же дело пошло о личных врагах Сталина, о сторонниках самого ненавистного ему человека – в воздухе запахло жареным мясом.

Обстоятельства убийства Кирова и, в особенности, подготовка к нему доныне остаются тайной. Немногие достаточно известные факты, доказывая, что троцкисты и зиновьевцы к этому непричастны, в то же время приводят к выводу: почерк – сталинский! Та же рука, что заставила застрелиться Серго Орджоникидзе и Надежду Аллилуеву, что устроила автомобильную катастрофу Михоэлсу, [54]что бесконечно казнила своих же сторонников – то слишком популярных, то слишком много знавших.