Эдуард Дроздов - «Черный Ворон»

— Ничего, парень, привыкай.

Роденков обернулся, смерил милиционера злыми глазами.

— Гнать надо из милиции тех, кто привыкает к такому... К этому нельзя привыкнуть... Садись за стол, Гриша, будешь писать.

Григорий осторожно, по стенке, обошел лужу крови, присел на табурет.

Милиционеры достали из подполья один труп, другой, третий... Григорий, склонив голову, писал все, что диктовал ему Роденков. И вдруг Федор Герасимович замолк, Григорий поднял голову и онемел: рядом с трупами пяти взрослых людей лежали два детских: мальчика лет восьми и полугодовалой девчушки с разможженным черепом. В глазах поплыло... Роденков резко окрикнул его:

— Нет, ты смотри! Смотри и запоминай! Понимай, с кем нам приходится иметь дело, кого ловить! Это же не люди... Звери!

...Даже сейчас, спустя тридцать с лишним лет, если приходится Григорию Абрамовичу рассказывать об этом случае, губы его дрожат, голос срывается и рука невольно тянется к карманчику пиджака, где всегда лежит пробирка с нитроглицерином...

Никаких следов преступников в доме не нашли, хотя все было перевернуто вверх дном. Роденков сходил к соседям, выяснил, что сын стариков Никитиных, Сергей, недавно вернулся из Бодайбо.

— Ясно, золото искали... Значит, знал кто-то о приезде парня. Знал и откуда он приехал... Ладно, здесь больше делать нечего, поехали в управление.

Поручение, которое дал Роденков Трояновскому, показалось несложным: ходить по пивным, слушать, что говорят их постоянные посетители.

— Учти, Григорий, внимательность, внимательность и еще раз внимательность! Помочь нам может только это. Кто-то из преступников обязательно проболтается. А это чаще всего случается за выпивкой. В других местах тоже будут наши сотрудники, а пивные — это твой участок. Слушай. Во все уши слушай.

Ходил Григорий день, два, три, неделю... От выпитого пива его уже мутило. Только на десятый день...

— Эх! Провернули мы недавно одно дельце — и впустую. Думали, золотишка возьмем... Только ментов всполошили...

Трояновский незаметно пригляделся к говорившему: молодой парень лет двадцати пяти, с красивым лицом, серыми, почти не мигающими глазами и прядью русых волос, спадающих на лоб из-под кепки. Григорий заметил, что на столе у пьющих еще полно сведи, пива — не меньше дюжины кружек на двоих, и, притворно пошатываясь, вышел из пивной.

На его звонок моментально прибыла оперативная группа во главе с Роденковым. Вошли в пивную.

— Встать! — скомандовал Роденков, подойдя к тем двоим. — Документы!

Не глядя положил документы в карман, указал им стволом нагана на дверь:

— Пошли...

Белокурым оказался Владислав Ланковский, второй — бывший домушник Селезнев, хорошо известный в уголовном розыске.

— Что, Селезнев, пошел по старой дорожке? — обратился к нему Роденков.

Тот прижал руки к груди, горячо заговорил:

— Век свободы не видать, начальник, завязал я! И к этому делу никаким боком не причастен! Это вот он... — кивнул он на Ланковского, — вместе с Юзефом Шумско-Холмским...

После показаний Селезнева Ланковский запирался недолго, выдал адрес сообщника:

— Это он все, Юзеф! Я только помогал... Не я их... Гражданин начальник, верьте слову! — валил он все на сообщника.

Дома Шумско-Холмского не оказалось, жена Ванда, красивая женщина лет тридцати, рассказала:

— В Черемхово он уехал. К кому — не знаю. Говорил, что дня на три...

Роденков спросил, что делал ее муж в тот день. Ванда ничего не скрывала. В тот вечер выпил Юзеф с Владиславом, предупредил жену, что уйдут они надолго, вернутся поздно ночью, а то и утром. И ушли. Возвратились перед рассветом. Ванда как увидела их, обомлела: руки в крови, бурые пятна на одежде... Быстро разделись, Юзеф приказал жене:

— Одежду сожги немедленно! Чтоб ничего не осталось!

Она беспрекословно выполнила указание мужа...

Жили Шумско-Холмские неподалеку от Никитиных, услышал Юзеф, что вернулся из Бодайбо, из старательской артели, их сын. «Наверняка с золотишком приехал!» План ограбления созрел мгновенно. Ждали только, когда в доме будет как можно меньше народу. В тот злополучный вечер дед Федосей взял под мышку березовый веник и отправился в баню. Вскоре из дому вышел Сергей под руку с женой Валентиной. И тут же в дом кто-то вошел, должно быть, знакомая, Сергей поздоровался с ней.

...Бабка Варвара, увидев у них в руках финки, обомлела. Юзеф кивнул на гостью.

— Это еще кто?

— З-зна-ко-м-мая... — пролепетала бабка Варвара.

Шумско-Холмский подошел к старушке, проговорил:

— Не вовремя по гостям ходишь, старая, ох не вовремя! — и сильно ткнул ее ножом в горло. Та без стона повалилась со скамьи. Юзеф открыл люк подполья, сбросил туда труп, приступил к хозяйке дома.

— На колени, старая карга!

У Варвары подкосились ноги, она опустилась на колени возле раскрытого люка.

— Если не хочешь следом за товаркой отправиться — говори, где золото, что сын из Бодайбо привез!

— Господи, да какое золото! Плохо постарался Серега, кое-как на обратную дорогу-то наскреб!

На ее причитания из соседней комнаты донеслось:

— Ба-а-ба-а!

Юзеф пригрозил бабке, и она молчала. Из комнаты, протирая кулачонками заспанные глаза, босиком, в одной коротенькой рубашке вышел мальчонка. Юзеф бросился к нему...

— И-изверги!! За что мальчонку-то?!!

Во дворе послышался скрип калитки. Юзеф тут же ударил бабку, столкнул в подпол, кивнул Ланковскому, и они вместе выскользнули в сени, притаились по обеим сторонам двери. Возвращался дед Федосей.

Они втащили его в кухню, зажимая рот, поставили на колени туда, где только что стояла его жена. Все повторилось... Но и дед не сказал им, где спрятано золото, тоже твердил, что ничего не привез сын.

Они ждали прихода средних Никитиных. Ланковский засомневался:

— Может, и вправду ничего не привез мужик?

Юзеф хищно прищурился:

— Ну, нет! Чтоб из Бодайбо, да без золотишка! Никогда не поверю... Может, сын втихаря от родителей припрятал золото... Но что нет его — ни за что не поверю!

Сергей с Валентиной пришли поздно. Женщина прошла во двор, а он поднялся на крыльцо, вошел в дом. Сергея даже не допрашивали.

— Баба-то послабее будет... — шепнул Юзеф Владиславу.

Валентина тоже клялась, что никакого золота у них нет. В страхе косилась на финку, лила слезы по убитым... В комнате заплакал ребенок. Юзеф ушел туда и возвратился с дитем.

— Ну, говори, сучка, где золото, не то... — он указал глазами на плачущую девочку.

Валентина без сознания повалилась на пол.

Григорий писал показания Ланковского и чувствовал, как холодная злость заливает его, видел, как сузились глаза Роденкова, побелели и сжались в тонкую ниточку его губы. Когда Ланковский снова начал клясться, что он не убивал, что все это — Юзеф, Федор Герасимович ударил кулаком по столу: