Миясат Шурпаева - Предания старины глубокой

– Мы же соседи, что тут удивительного? Я даже слышу, как ты с такой любовью и старанием обучаешь своих сестер русской грамоте. Почему бы тебе, не открыть в Кумухе русскую школу для девочек?

Шарафутдин не ожидал такого разговора и не нашелся, что ответить, а Пирдоус быстро исчезла. В Кумухе тогда девочки обучались только арабской грамоте, а ребята сначала вместе с девочками в мечети обучались арабской грамоте, а затем, кто хотел, продолжал учебу в русской школе.

Несколько раз поднимался вопрос о русской школе и для девочек, но вопрос этот встречал много препятствий и никак не решался.

Когда Шарафутдин рассказал своему другу Курди о своем разговоре с Пирдоус, тот засомневался в том, что стихи, которые читала тогда она, сочинены ею. Поскольку Пирдоус читала много арабских книг, он предполагал, что стихи она взяла из этих книг. Но Шарафутдин не сомневался, что стихи сочинены ею. Он знал девушку с детства, ее честность и прямоту и при разговоре заметил её искренность и глубокую правду в глазах. Пирдоус тоже потеряла мать свою в детстве, и теперь их, обеих сестер, воспитывала тетя, младшая сестра матери, вышедшая замуж за ее отца. Пирдоус жила очень дружно с тетей. Как правило, кумухские женщины славились своей добропорядочностью и тактичностью.

Как бы собеседник ни был неприятен, они бывали с ним приветливы всегда, не позволяли себе выражать свое мнение громко, вслух, не допускали грубости. Обычно женщины окрестных сел говорили: “Мы не кумухские женщины, чтобы улыбаться, когда в душе ненависть к собеседнику”. И еще говорили: “У кумухских женщин сладкий язык, потому что они едят много конфет”. Последнее уже вошло в поговорку.

Через несколько дней Шарафутдин опять догнал Пирдоус и когда заметил ее удивление, смутился:

– Я хотел только узнать, нет ли у тебя еще стихов собственного сочинения?

– А что, так трудно сочинить стихи? Для этого не нужен ни плуг, ни топор, всего лишь легонький карандаш, – засмеялась Пирдоус и исчезла.

С тех пор Шарафутдина не покидала мысль об этой хрупкой, изящной и умной соседке, которая открылась ему теперь с неожиданной стороны и выросла в его глазах. Он сделал еще несколько попыток поговорить с ней, но она очень ловко избегала его. Шарафутдин догадывался почему. Все знали в Кумухе о намерениях его отца: женить Шарафутдина на своей падчерице. Знал об этом и сам Шарафутдин и не возражал, Буву была девушка покладистая и очень красивая. То ли угрызения совести, то ли какое другое чувство не давали ему спать по ночам. Красавица Буву с не менее красивой матерью были больше чем внимательны к нему. Но каждый раз он мечтал еще один последний раз увидеть Пирдоус, чтоб больше о ней не думать, чтоб потом поставить точку, забыть ее. Он подолгу простаивал возле мечети, украдкой следя за домом Гишиевых, замечал, как шевелился край занавеси на их окне, но никто не показывался, и мысль о том, что там кто-то следит за ним, смущала его, и он уходил.

Курди тоже страдал вместе с ним. Он старался как-то вывести друга из создавшегося трудного положения, знал какой будет резонанс в Кумухе, если обнаружится увлечение Шарафутдина, знал в какое неловкое положение попадут его близкие, особенно отец, мнением и покоем которого Шарафутдин дорожил. Курди старался не оставлять друга одного и готов был взвалить всю вину на себя в случае обнаружения увлечения Шарафутдина.

Он не мог понять, куда делись трезвость и рассудительность его друга, которым он так восхищался. Самую большую ошибку, по мнению Курди, совершил Шарафутдин, когда через девчонку-родственницу, по имени Абидат, послал к Пирдоус письмо в стихах. Абидат была девочка озорная, умела писать и читать и, конечно, прочитала письмо Шарафутдина, прежде чем передать по назначению – даже выучила наизусть.

Пирдоус жила с тетей очень дружно, делилась с ней. Рассказала она ей и о своей встрече с Шарафутдином, созналась, что неравнодушна к нему. Но это известие огорчило тетю:

– Поймешь ли ты меня, дочка моя, – сказала она с тяжелым вздохом, – конечно, Шарафутдин – один из лучших парней в Кумухе, но не нашего поля ягода. Я не говорю, что он не достоин тебя или ты его, я имею в виду совсем другое, идет молва, что отец его хочет женить на Буву. Сама знаешь, что Буву – хорошая девушка, говорят, любит Шарафутдина. Зачем тебе мутить воду в чужом колодце? На чужом несчастье счастье не построишь.

После разговора с тетей Пирдоус решила не попадаться на глаза Шарафутдину и, когда посещала мечеть, что было обязательным в день пятницы, пряталась где-нибудь за столбом, а Шарафутдин же всегда бывал в центре, возле михраба.

Лакские женщины, особенно кумухские, никогда не закрывали лицо чадрой или накидкой даже в мечети. Носили они головной платок, который во время молитв просто надвигали на лоб, чтобы прикрыть волосы, и почти все девушки в Кумухе обучались арабской письменности. Шарафутдин замечал появление Пирдоус в мечети, замечал, что она прячется от него, и полагал, что она обижена за проявленную неосторожность, в результате которой их отношения стали достоянием гласности.

Не дождавшись ответа, Шарафутдин посылает с той же Абидат второе письмо в стихах, которое дошло и до наших дней.

Сохранились стихи и из ответа Пирдоус:

Опасения Пирдоус оправдались: все соседские девочки стали петь стихи Шарафутдина, присланные ей с Абидат. В Кумухе стали судачить об увлечении Шарафутдина. Только у него дома все многозначительно молчали. Молчал и сам Шарафутдин, молчал и отец, который услышал об этом. В доме воцарилась тяжелая тишина. Отец решил отослать сына на время из Кумуха. Он послал нескольких молодых людей, в том числе и своего сына с Курди на учебу к Маллсю Балхарскому, надеясь, что за это время юноша забудет свои увлечения, и по возвращении из Балхара его можно будет женить на Буву.

Сохранились стихи, сочиненные Пирдоус по поводу отъезда Шарафутдина: